Главное же сомнение-недоумение: зачем Вы так часто вводите куски текста в кавычках, не давая сноски вообще или давая затуманенную ссылку на источник? Когда Стивен Коэн вставляет в своих книгах "один москвич сказал мне", у него есть хоть оправдание для этого: не называю, чтобы не подвести человека под удар. Но после падения коммунизма такое объяснение отпадает. Ну, допустим, Ефимов так уверен в своем величии и значительности, что он проглотит включение цитаты из его статьи о Бродском (стр. 518—19) без указания имени автора. Но другие-то могут оказаться более въедливыми, полезут с судебными исками к автору и издателю. Зачем Вам это надо?
Тем не менее должен признаться, что Ваша страсть к летописанию нашей эпохи вызывает у меня всяческое сочувствие и почтение. Желаю дальнейших успехов на этом трудном поприще, столь богатом заминированными участками, сыпучими песками, засадами и волчьими ямами.
В 1998 году, наконец, вышла книга Соломона Волкова "Разговоры с Бродским". Я прокомментировал выход книги в письме к Ирине Служевской.
Irina Sluzhevskaia
23 февраля 1998
Ира, милая!
Еще раз спасибо за чудесный подарок. Читая русский текст "Разговоров с Бродским", сразу слышишь, что речь его сохранена почти дословно — узнаешь интонацию, словечки, оговорки. Похоже, что Соломон Эккерманович просто хотел дождаться смерти собеседника, чтобы собственный текст создавать без помех и нарисовать себя в наилучшем виде. А это дело чисто тщеславное — то есть простительное. И я ему все-все за его упорный медособирательный труд прощаю. А то, что прощать есть что, подтвердят Вам странички нашей переписки десятилетней давности. Там же найдете копию записки Иосифа ко мне, присланной в качестве разрешения печатать "Разговоры" — после очистки от "стилистической лажи".
Еще посылаю оглавление к "Пелагию", напечатанному в "Звезде", — надеюсь, оно облегчит чтение.
А вот пасквиль на Наймана, написанный Михаилом Ардовым, вдруг посылать не захотелось. Конечно, Вы человек близкий и родной, Наймана любящий, но все равно — как-то не хочется участвовать в "распространении" этих наветов.
"Самиздатский" экземпляр переписки с Довлатовым будет готов недели через две. Тогда позвоню.
Сердечно,
И.Е.
Впоследствии, возвращаясь к этой книге много раз для работы над своими статьями о Бродском, я неоднократно убеждался, что страсть Волкова выставлять себя и манипулировать литературным материалом в угоду своим вкусам не так безобидна. Например, в его книге на вопрос о Солженицыне Бродский дает уничижительный ответ и больше не возвращается к этой теме. Но когда в "Захарове" вышло большое собрание интервью Бродского, стало ясно, как высоко Бродский ставил этого писателя и публициста, как многократно отдавал ему должное, даже говорил, что в нем "Россия обрела своего Гомера" (стр. 44).
Известно, что Волков никому не показывает магнитофонные записи своих разговоров с Бродским. Даже радиостанциям, на которых он выступает с различными передачами об американской и русской культуре. Проверить его невозможно. Но есть одна черта в его книге, которая выдает неполноту создаваемого им образа: его собеседник не произносит ни одной шутки. Все, кто общался с Бродским, помнят, как жаден он был до всего смешного, как очаровательно и блистательно шутил. Интервью, включенные в издание Захарова, переполнены юмором и иронией. К сожалению, Волков сам лишен чувства смешного и неспособен расслышать его в другом.
На английское и французское издание "Разговоров" было много резко отрицательных рецензий. Волков был этим весьма уязвлен, позвонил мне и потребовал, чтобы я прислал ему копию записки Бродского, в которой он давал разрешение печатать "Разговоры" в "Эрмитаже". Я послал ему копию с таким письмом:
Mr. Solomon Volkov
15 марта 1999
Здравствуйте, Соломон!
Посылаю просимую Вами копию записки Иосифа. Надеюсь, Вы теперь увидите, почему я не хотел в свое время показывать ее Вам: там содержатся обидные для Вас эпитеты, которые Бродский использовал, имея в виду, что письмо не попадет Вам на глаза. Он не хотел обижать Вас — просто писал в свойственном ему стиле.