- Брось его лучше в канаву, - проворчал он и потянул меня за руку. - Отлеживался в Улиной заводи? - спросил он, когда мы отошли.
Прозвучало это без всякой обиды или язвительного намека. Вчера утром я думал, что у нас с ним крупного столкновения из-за Улы не произойдет, так как она будет избегать меня. Потом у меня возникло желание бороться за нее, помочь найти убийцу и доказать всем сомневающимся - но прежде всего ей самой - свою невиновность. Из этого следовало, что с Фрицем мне все же придется столкнуться. Но после сегодняшней ночи я твердо знал, что его попытки ухаживания всегда встречали отказ. Поэтому сейчас его вопрос меня ничуть не задел.
Мы шли молча. Казалось, Фриц мучительно обдумывает какое-то решение. Я знал своего брата. Когда он думал, то не мог говорить, а если говорил, то не мог думать. Совмещать оба процесса было для него слишком сложно.
- Дело ее, - с нажимом сказал он, переходя в атаку. - Если она посчитала неудобным говорить, то я тебе признаюсь: помнишь наш разговор там… я ведь тогда решил, что непременно женюсь на Уле. Потому и приврал ей малость…
- И сказал, будто я хочу, чтобы она пошла за тебя.
- Точно. Так оно и было. Свинство, конечно, с моей стороны, да? Я уж потом жалел. Как увидел, что она не хочет ко мне в постель, то сказал себе: оставь ее, девок вокруг, хоть отбивайся.
- Забудь про это, я не злопамятный.
- Согласен, дай пять!
Мы потрясли друг другу руки, и я вдруг вспомнил, что мальчишкой воспринимал такие вот рукопожатия как что-то смешное и стыдное. Зато Фрицу подобный жест казался сильным и связующим, как клятва. Злить его мне было ни к чему.
- Спасибо, что заступился, - сказал я, - только жаль, что ты считаешь меня виновным. Этого я никак не пойму. Вот если бы ты поверил в мою невиновность да помог бы доказать ее!
- Ну и закрутил!.. Помню, ты еще мальчишкой любил заумно выражаться. А пока был в отъезде, настропалился еще хлеще. Нет, твою фанаберию ни одна корова не разжует, даже на рождество. Если я кого считаю невинным, как новорожденного поросенка, так вступиться за него мне легче легкого. Но раз уж кого считаю виноватым, значит, это настоящий парень. Только так и проверяется братская любовь. Чего же тут непонятного?
Что я мог возразить, не обидев его?
- Видишь ли, - продолжал Фриц, - наш старик хотел заглотнуть мадеровский двор еще до организации кооперативного хозяйства. Стоит ему учуять, где пахнет землицей или деньгами, как он тут же пасть разевает, словно наш кот, когда караулит у мышиной норы. Хошь верь, хошь нет: не будь здесь социализма, мы давно стали бы помещиками и пол-Рабенхайна батрачило бы на нас. Старик, если бы мог, поженил бы меня с Улой по африканскому обычаю. Говорят, что там уже сватают девчонку, когда ей десять-двенадцать лет. А на кой мне две усадьбы, если я состою в кооперативе. Ула тоже, и на общем собрании у нее столько же прав, сколько у меня?
- И все решил сунуть тебе!
- Именно, все без остатка, точно быку на откорм, - откровенно признался Фриц. - Вот поэтому он и нажимал, чтобы ты шел в армию. И когда срок службы у тебя стал подходить к концу, он день и ночь голову ломал, как быть; ну а тут ты сам заикнулся насчет офицерского училища.
Лучшего подарка ему ты бы и не придумал. Вот он и прицепился. Вообще-то ему один черт, пойдешь ты учиться на офицера или агронома или отправишься обратно в тюрьму. Главное - спровадить тебя из Рабенхайна. Я-то рассуждал так: усадьба тебе в любом случае не понадобится, даже если станешь агрономом. С тебя других забот хватит. На худой конец кооператив тебе дом выстроит. Но старик ничего слышать не хочет; вбил себе в башку, что усадьбу придется делить.
- И ты уже чувствуешь себя владельцем?
- Ясно. Почему бы и нет? Но все равно я не хотел тебя надувать. А так оно еще лучше выходит. Женишься на Уле, у тебя будет свой дом с наделом, если, конечно, он тебе потребуется, да и в глазах отца ты станешь полноценным членом сельскохозяйственного кооператива, у которого есть собственный двор! Насчет дележа мы с тобой сами, без старика, лучше договоримся. В сделках без надувательства он разбирается не больше, чем наш боров в современной технике. Только вот если дойдет до крайности, то упрется, лучше и не подступайся.
Я лишь кивнул в ответ, а Фриц, довольный моей понятливостью, дважды стукнул меня кулаком по спине и распахнул передо мной ворота.
- Так что не серчай на отца, - предупредил он меня еще раз у дверей. - Если что спьяну наговорит, не ерепенься, пропусти мимо ушей. Главное - это мы с тобой, что #769; мы решим, то и будет, встревать никому не дадим!
В сенях пахло кофе. Мать, наливавшая из чайника кипяток через ситечко с насыпанным кофе, удивленно подняла глаза и спохватилась, лишь когда полилось через край. Она молча достала из шкафа еще одну чашку и придвинула четвертый стул к столу, на котором стояло большое блюдо с бутербродами. Я уже позавтракал и хотел было отказаться, но мать так умоляюще посмотрела на меня, что я молча кивнул ей в знак согласия.
- Отец там, - сказала она, глядя на меня с надеждой.
Фриц собрался было позвать отца, сидевшего за стеной. Но я приложил ему палец к губам и отправился в соседнюю комнату. Захотелось доставить матери удовольствие.
Войдя в комнату, я сначала никого не увидел, но вскоре услышал шорох. Позади стола, между распахнутыми дверцами шкафчика стоял на коленях отец и рылся в бумагах. Просмотрев очередной листок, старик клал его на верх шкафчика, если это оказывалось не то, что он искал, и вытаскивал следующий.
- Доброе утро!
Отец мгновенно обернулся, словно пес, учуявший врага, и с негодованием уставился на меня. Добрые пожелания, которые я намеревался высказать ему по случаю рождества, застряли в горле.
Не поздоровавшись, он схватил все бумаги в охапку и запихал их между полочками так торопливо, что порвал один листок.
- Даже в собственном доме не дают покоя! - раздраженно проворчал он и запер шкафчик. Правую дверцу он тщательно прикрыл только после того, как дважды удостоверился, что левая закрыта изнутри на крючок.
- Я тут тоже дома, - язвительно заметил я.
Ничего не возразив мне, он оперся на руки, с трудом поднялся и встал, покачиваясь, словно после тяжелой работы.
- Да, это и твой дом тоже, - ответил он неожиданно миролюбиво и плюхнулся в кресло. - Сегодня это пока так, завтра, может быть, и послезавтра тоже, но придет час и положение изменится. Садись. Какую сумму тебе выделить?
- Деньги не заменят дома. Ты хочешь, чтобы я уехал из деревни только потому, что я…
- …убил человека, который был лучшим другом отца… Итак, сколько?
- Лучшим другом? - В моем голосе прозвучало недостаточно иронии, поэтому я повторил: - Лучшим другом? - и стал наблюдать за реакцией отца.
Он собрался уже вскочить и заорать, как обычно, когда чувствовал себя неправым. Но удержался и спросил неуверенно:
- Ты сомневаешься?
Вот сейчас бы мне нажать на него, очередью вопросов отрезать путь к отступлению, и ему не отвертеться. Но я был еще слишком слаб для такой схватки и удовлетворился быстрее, чем он ожидал. Его уклончивые ответы перенесли меня в прошлое, и я решил еще раз проверить, прав ли я в своих сомнениях.
- Нет, я не сомневаюсь, - возразил я, хотя не был уверен, правда это или нет.
Отец с Мадером были неразлучными друзьями. В прежние годы они вместе строили хитрые планы, как избежать обязательных поставок и выручить больше излишков для продажи. Смутные детские воспоминания, но они не стерлись…
Позднее друзья совещались, как поизворотливее возразить агитаторам, чтобы подольше оттянуть вступление в сельскохозяйственный кооператив. Это запечатлелось в моей памяти уже четче. Вспомнил, как беспросветно жила тогда наша семья, как уныло тянулись неделя за неделей, месяц за месяцем. Подав заявления о приеме в кооператив, отец с Мадером тем не менее дни и ночи сидели, словно заговорщики, придумывая, как бы отговориться от работы в кооперативе и по-прежнему заниматься только своим личным хозяйством.