В сумерках Лютомер вышел на берег Зуши и прошел еще немного вверх по течению. Один раз его обогнала стайка молодежи – видно, жители какого-то лесного рода спешили на место общего сбора. Отступив в заросли, Лютомер пропустил их вперед. Девушки и парни, одетые в праздничные рубашки с купальскими знаками, с венками из цветов и зелени на головах, были возбуждены, веселы, взбудоражены ожиданием игрищ и, конечно, не заметили фигуру, застывшую за стволом толстой старой березы. Лес, родная стихия его отца Велеса, охотно принимал Лютомера в объятия, сливая с собой и накидывая невидимый полог.
Ночью он уже побегал здесь волком, разведывая дорогу, и теперь знал, куда идти. Тропинка вскоре выскочила из чащи на простор. Впереди показалось открытое пространство – сперва большой овраг, за ним широкая луговина, дальше город на пригорке над ручьем, а уже за ним темнел дальний лес.
Возле города горели костры, и острые глаза оборотня разглядели воинский стан – собранное со всего племени войско стояло здесь, возле Воротынца, в ожидании скорого похода. Если не получится то, что он задумал, то через несколько дней, когда войско уйдет, можно будет пробраться в город.
А на луговине горели другие костры – купальские. Их развели над самым берегом, чтобы огонь отражался в воде, и между ними было тесно от множества человеческих фигур. Каждый из собравшихся, в белой нарядной рубашке и с венком на голове, сам напоминал дерево: женщины – березу, а мужчины – дуб. Все это двигалось хороводом вокруг костров, и до опушки долетал хор множества голосов:
Гой Купала свят славен будь стократ!
Во небе пылай по земле гуляй!
Кострища лади за полночь приди!
Светом озари благом одари…
Лютомер постоял немного, вглядываясь в толпу. Они уже могут быть где-то здесь, его сестры, – Ворон рассказал, что сами княжичи повели их на гулянье. Пусть девушки будут под присмотром – это уже неважно. Главное, что они выбрались на волю.
Но пока их не было видно. Темнота сгущалась, даже оборотень уже не мог разглядеть лиц, но не сомневался, что если его сестры появятся, то он учует их приближение – особенно Лютавы. При мысли о ней Лютомер даже стал притоптывать от нетерпения – в груди поднималась волна и огнем растекалась по жилам. Она была нужна ему всегда, но сейчас – особенно. Этим вечером, когда все силы земли достигают наибольшего расцвета, а все живое веселится, заклиная животоворящую ярость светлых богов, когда все стремления души и тела направлены к любви, ему отчаянно хотелось оказаться рядом с Лютавой, самой большой его привязанностью. Вот уже много лет угрянские девушки на Ярилин день и в зимние колядки – а на Купале, когда все семейные запреты снимаются, и молодки – бывали не прочь провести время с варгой, воплощением Ярилы, и слава оборотня даже усиливала его жутковатую, но от этого даже более неодолимую притягательность. Лютомер не бегал от своего счастья, но ни одна девушка или женщина не занимала в его сердце такого места, как Лютава, и не могла ее заменить.
Чем темнее становилось, чем ярче горели костры и шальнее звучали песни, тем сильнее обострялись все чувства оборотня. На луговине шевелилась, пела, смеялась человеческая толпа, каталась одним огромным горячим комом. А совсем рядом из тьмы ночи, из-за прозрачной тонкой грани миров проступала иная жизнь. Иные силы зашевелились у воды, поднимаясь к поверхности, поползли на берег; иные существа крались в лесу, притянутые к опушке жаром человеческого веселья. Белые облачка тумана всплывали из воды, взлетали к верхней кромке обрыва, тянулись к людям. Острый взгляд оборотня различал белые фигуры, сперва невесомые и прозрачные, постепенно становившиеся плотнее; приспосабливаясь, водяные духи принимали человеческий облик, и вот уже девы в белых рубашках, укутанные в густые, тяжелые волосы неслышно приближаются к кругу, еще никем не замеченные, и потоки воды, стекая с мокрых прядей, орошают их путь…
Тревога тонкой иголочкой словно кольнула в сердце, и Лютомер оглянулся. Роща и берег Зуши уже были полны духов, собравшихся на звуки человеческого веселья и готовых войти в круг. Но там, в лесу, тоже оставались люди. И если воротынцев на лугу защищают освященные костры, солнечные круги хороводов, обрядовые песни и присутствие волхвов, то угрян, оставшихся в лесу, не защищает ничего, кроме заговоренных трав и железных клинков. Но много ли от этого толку! При виде такой добычи русалки потерпят горький запах полыни, а прикасаться к железу им вовсе не обязательно, чтобы сделать свое дело.
С сожалением оторвав взгляд от толпы на лугу, Лютомер повернулся и побежал обратно к стану. Он несся по тропе над рекой, уже не боясь кого-то встретить – теперь пусть его боятся, – легко находя дорогу в темноте, как настоящий волк, и из травы под его ногами вылетали легкие синие искры. В эту ночь, когда напряжение всех сил вселенной достигает высшей точки, также расцветала и наливалась мощью его божественная природа, унаследованная от отца. И пусть не Велесу, темному подземному владыке, посвящен этот праздник и не ему поются песни – Велес держит на плечах этот расцветающий мир, и он тоже тянется духом к его хозяйке, богине Ладе, ожидая, что настанет желанный срок и мать всего живого сойдет к нему в подземелье, принеся владыке мертвых искру жизни и любви. В Купальскую ночь так легко заскочить из Явного мира в иной – но Лютомер не боялся, он знал все тропы Навного мира. Он мчался, всем телом ощущая свою неразрывную связь с лесом, водой, землей и небом; все силы земли дышали его грудью, и он не осознавал даже, кто он сейчас – человек, волк или бесплотный дух.
Наступила ночь, в лесу воцарилась полная темнота, но никто не спал. Ярко пылавшие освященные костры внушали некоторое успокоение, но все же разговаривать люди опасались и сидели вокруг огня молча, тесно придвинувшись друг к другу плечами. Каждый остро сожалел, что пустился в этот поход, а не остался дома, – сейчас бы плясать на знакомой с детства Купальской поляне, петь песни, пить медовуху, хватать в объятия девушек-невест и веселых молодок, которые в эту ночь освобождаются из-под власти мужей и снова могут выбирать себе друга по сердцу. Как там весело, хорошо – а главное, вполне безопасно в кругу священных огней, под защитой с умом и знанием проведенных обрядов. Если головы не терять – беды не будет, выйди на огонек хоть сам леший…
Из тьмы долетали отдаленные отзвуки то песен, то смеха. То ли слышно, как на лугах над берегом гуляет народ, то ли это игры лесной нежити – как знать? От свежего дыхания ночного леса пробирала дрожь, мужчины кутались в плащи, но о том, чтобы поспать, никто даже не думал. В Купальскую ночь не полагается спать, чтобы не умереть в предстоящем году, но как же тяжело сидеть в эту ночь неподвижно, настороженным слухом ловя голоса из-за деревьев…
Смех, голоса, перешептывание слышались все ближе и яснее, но никого не было видно. Лес сомкнулся вокруг непроходимой стеной, словно держал на ладони горстку чужеземных букашек, прикидывая, то ли раздавить, то ли просто выбросить. Деревья шептались, пряча что-то за спинами, и смыкались все плотнее.
Шум приближался со стороны реки. Может быть, местные женщины облюбовали это место для купания, и тогда ничего страшного – если кто-то наткнется в лесу в темноте на чужаков, то никогда не разглядит, сколько их и кто они, а подумает скорее, что это лешие, и сам бросится бежать. А если это не люди…
– Ой, какие красавчики! – вдруг выдохнул женский голос, полный восхищения и изумления.
Но несмотря на лестные слова, у каждого, кто их слышал, упало сердце и заледенела кровь. Говорившую не было видно. Ее голос родился из ночного ветерка, спустился с вершин берез, взлетел от поверхности реки.
– Сестры, идите сюда! – снова позвал голос. – Посмотрите, что я нашла!