И такая радость звучала в этом голосе – будто девица нашла куст малины, усыпанный спелыми сладкими ягодами, и спешит позвать сестер.
За деревьям мелькнула белая фигура, потом еще одна, и еще. Девушки в белых рубашках, мокрые, облепленные темными густыми волосами, по одной появлялись из тьмы, неслышно крались по траве, точно боясь спугнуть добычу; на ходу они переглядывались, подносили пальцы к губам, призывая друг друга к тишине, но фыркали от смеха, зажимали себе рты, а в глазах их горели зеленые огни, освещая бледные лица. Их ноги не сминали траву, очертания их тел колебались под ветром, волосы шевелились сами собой.
– Ой! – Дойдя до края поляны, первая из водяных дев наткнулась на полынь и отскочила, болезненно сморщившись. – Что это еще за гадость! Кто это здесь положил? Ну-ка, уберите!
– Всем сидеть! – шепотом, едва владея собой от ужаса, приказал Толига. – Кто дернется, сам задушу!
– Что ты там бормочешь, миленький? – Первая из русалок мигом нашла его глазами. – Иди ко мне лучше. Попляшем с тобой, поиграем. Ну, иди же, чего боишься?
Она протянула белые руки, маня к себе человека, и Толига вдруг ощутил, что ноги сами, против воли, пытаются поднять его; невидимая сила влекла за круг, защищенный полынью и озаренный пламенем оберегающих костров. Мысли об опасности таяли, страха не было, а только радостное ожидание – сама жизнь и любовь манили из тьмы, сам закон возрождения вселенной требовал выйти и принять участие в празднике, объединяющем Ту и Эту сторону…
– Иди сюда, чего ждешь? – шептали другие русалки, протягивая руки, и многие мужчины и парни невольно поднимались, зная, что именно их зовет ласковый голос, именно их манят в объятия белые руки, именно их ждут, дрожа от нетерпения, стройные тела… Для того водяные девы и выходят в эту ночь к людям, чтобы запастись жаром их жизненных сил, а потом пролить ее на поля, луга и леса; но тот, кто попадется им в руки, будет выпит до дна.
Над лесом вдруг вспыхнула зарница, словно Огненный Змей выскочил из-за облаков или сам Дажьбог глянул на землю, на миг подняв веки, а потом снова зажмурился. Русалки вздрогнули, прервали свои песни, вскинули руки, защищаясь от небесного огня.
И в этот миг из-за деревьев со стороны реки вышел Лютомер.
Он видел, как водяные девы выбирались из Зуши, как ткались из тумана их тела, как их призрачные ноги осторожно ступали на берег, словно пробуя твердую землю. Русалки собирались возле старых ив, полощущих ветви в реке, и вода потоками струилась с их тел, с их спутанных волос. Возглавляла водяных дев самая высокая и статная, и поток воды с ее волос непрерывно стекал в реку, не иссякая. Видимо, это была берегиня, дух и хранительница всей Зуши. Она сделала шаг, потом другой, потом ушла в лес, маня за собой младших сестер, а поток воды непрерывным ручьем бежал назад в реку, отмечая след берегини.
По этому следу и двинулся Лютомер.
Оцепеневшие Ратиславичи не поддерживали пламя костров, и оно уже угасало. Лютомер вышел на поляну в тот миг, когда вспыхнула зарница. В свете небесного огня берегини разом исчезли, словно растворились, и он успел увидеть только лица Ратиславичей, искаженные дикой смесью ужаса и неодолимого влечения. Некоторые из них уже поднялись на ноги и сделали несколько шагов к границе спасительного круга.
Зарница погасла, и между деревьями снова забелели фигуры берегинь. Они никуда не исчезали, просто при свете их не было видно.
– Эй, красавица! – позвал Лютомер.
Берегиня Зуша услышала его и обернулась.
– Посмотри на меня! – продолжал он. – Или я тебе не нравлюсь?
– А ты кто же такой смелый? – Берегиня улыбнулась и сделала шаг к нему.
На лице ее расцветала недоверчивая радость, будто она не верила, что судьба приготовила ей такой дорогой и желанный подарок – мужчину, молодого, сильного и статного, который никуда не бежит, не боится и сам желает отдать ей свое тепло.
Толига, прошедший уже полпути, безвольным мешком упал на траву, едва лишь русалка отвела от него глаза.
– Добрый молодец, ясный сокол! – смело ответил Лютомер. – Хожу, ищу себе подругу.
– Ищешь? А на меня погляди-ка! Разве я не хороша? – Берегиня плавно повернулась, словно танцуя, показывая свой стройный стан. – Полюби меня, добрый молодец, не пожалеешь!
Среди ее сестер послышалось насмешливое фырканье – пожалеть избранник берегини, скорее всего, и не успеет.
– Да я тебя уже люблю! – заверил Лютомер. – Только давай уговор: ни ты, ни сестры твои больше ни с кем тут не хороводятся, от людей уходят и не возвращаются – тогда я пойду с тобой.
– Хорошо! – согласилась хозяйка Зуши, и глаза ее сверкнули, как два огромных зеленоватых светляка. – Согласна. Идем со мной!
Она сделал шаг, и тут снова вспыхнула зарница. Берегини на миг пропали, а когда снова пала тьма, прохладные влажные пальцы вцепились в руку Лютомера.
Глава 7
В то время как зарница осветила угрян, уже почти впавших в бессознательное состояние от пения берегинь, Лютомер не успел заметить, все ли они здесь. А между тем ни Хвалислава, ни Вышеня и Глядовца с сыном Миловитом на поляне уже некоторое время не было. Сговорившись заранее, они незаметно исчезли сразу, как только начало темнеть.
Бояться и таиться им особенно не приходилось: в это время на священное место празднеств у Воротынца собирался народ со всей округи, где не все могли знать друг друга в лицо, и никто не удивился бы, увидев несколько незнакомых мужиков. Их могли бы выдать разве что пояса, покрытые нездешними узорами, но Ратиславичи спрятали их под складками рубах. Венки из дубовых ветвей на голову – и кому сейчас придет на ум разглядывать в темноте их пояса? А что рубахи простые – так и вои из ополчения тоже небось цветных нарядов с собой не захватили.
– Пока тут все пляшут, пока всем Ярила головы задурил, мы и проберемся, – втолковывал Вышень княжичу, которому соваться в город казалось чистым безумием. – Ну кто сейчас на других смотрит? Мужики баб разглядывают, а бабы себе мужиков ищут, ничего дурного и на ум никому не взойдет.
– Да мы разве дурное задумали? – спросил Миловит, который опасался, не разгневаются ли боги на тех, кто в самый главный годовой праздник затеял какие-то темные сомнительные дела.
– Да чего же дурного? Мы ж не смертное убийство какое задумали, сохрани Макошь. Нам бы поговорить с князем Святкой по-хорошему – и все дела.
Оглянувшись, Глядовец заметил позади пеструю ватагу – их нагоняли молодые девки с развевающимися волосами, женщины в красных праздничных кичках, мужики с такими же, как у них, дубовыми венками на головах.
пели сзади, и угряне, не будь дураки, тут же принялись подпевать:
Какой-то мужик, уже приложившийся, как видно, к «котлам пива хмеляного», одобрительно похлопал Глядовца по спине – может, принял за кого-то из знакомых или просто рад был в этот час всем подряд. И к луговине уже подошли все вместе, дружно распевая и ничем не отличась от многочисленных семейных и родовых ватаг, собиравшихся сюда со всех сторон.
Хитрый Вышень оказался прав – затеряться в толпе и сойти за празднующих не составило никакого труда. Никто на них не обращал особого внимания, не кричал, не узнавал чужаков. Но затеряться мало. Нужно еще найти – и не кого-нибудь, а самого князя Святко или кого-то из его семьи. Правда, в лицо из княжеских сродников Хвалис знал только Доброслава и все надежды возлагал на ушлого и бывалого Вышеня.
Их носило и бросало в толпе, пару раз проворные девичьи руки пытались затянуть Хвалислава и Миловита в хоровод. Осмелевшие парни не возражали бы, но Вышень и Глядовец не пускали – не веселиться же, в самом деле, они сюда пришли. Однако спрашивать о князе даже Вышень не решался – в такие дни дел не решают и с просьбами не обращаются. Если спрошенный в свою очередь спросит: «А вам зачем?», да еще приглядится и узнает чужаков – беды не оберешься. Надо было искать самим.