– Ну же, решим что-нибудь, – нетерпеливо сказала Ева. – Не люблю неподвижности. Ну, а вы, Дан, – вы в самом деле собирались заночевать тут? Мне такая спальня не по вкусу.
– Боюсь, что к утру здесь будет чрезвычайно холодно, – согласился Граве. – Если бы мы еще оделись подобающим образом; но все произошло так неожиданно…
– Ночлег здесь не входил в мои планы, – признался Милов. – Я рассчитывал попасть в Центр – там ведь есть какой-нибудь странноприимный дом, надеюсь?
– Гостиница, – сказал Граве. – Но в Центр еще надо попасть, а это, я полагаю, сейчас затруднительно. В той стороне один-единственный выход, через него мы и попали сюда. Однако, – в голосе его проскользнула нотка горечи, – в старой тихой Намурии стали происходить невообразимые вещи: там тоже люди с оружием, и мы едва спаслись от них, когда бежали из поселка…
– Так что выбираться придется вместе, – заключила Ева. – Осталось лишь придумать – как.
– Отчего ж не придумать, если подумать… – пробормотал Милов, занятый сейчас другими мыслями. Ни к чему были ему сейчас эти спутники, а в одиночку он, вероятнее всего, прорвался бы; но бросить здесь женщину было бы не по-мужски, а от компаньона ее, похоже, большого толку ждать не приходилось. Ну что же, воспримем как лишнюю помеху, только и всего. Главное – не терять больше времени. И так уже…
– Мне известен еще один выход, – сказал он. – Правда, он не для туристов: над рекой, в обрыве, но невысоко. Есть в нем одно неудобство: спуститься вниз там нельзя – берег нависает, подняться – тем более. Можно только прыгнуть в реку.
– Просто ужасно, сколь многого я с собой не захватила, – сказала Ева: – ни пижамы, ни купальника…
– Я тоже, – сказал Милов, – я путешествую налегке. – Он не стал объяснять, что сумку ему пришлось бросить, когда за ним гнались; по счастью, ничего серьезного там не было, опыт давно научил самое необходимое носить в памяти и в карманах. – Да и господин Граве вряд ли предусмотрел такую потребность.
– Вы же видите, господин Милф, – у нас с собой ничего…
– Не вижу, как ни удивительно. Здесь не слишком светло, а? Ну что же, раз мы не экипированы, придется лезть в воду в чем мать родила.
– Это будет крайне неприлично, господин Милф, – сурово произнес Граве. – Если бы еще с нами не было дамы…
– Вы знаете, Граве, – сказала Ева, – я не очень любопытна.
– Тем более, что все равно ничего не видно, – добавил Милов. – Впрочем, дело ваше. Только не забудьте, что придется переплывать реку: и из-за обрыва, и чтобы обойтись без неожиданностей.
– Вы полагаете, там тоже опасно? – с некоторым беспокойством спросил Граве.
– Полагаю, тот выход известен не только мне. Итак, плыть придется, а разводить потом костер для просушки – потеря времени, да и небезопасно.
– Вы считаете, все настолько серьезно? – спросил Граве.
– Я знаю только, что меня хотели подстрелить, – сказал Милов, – и для меня этого достаточно. Итак, решено?
– Так или иначе все вымокнет, – сказала Ева.
– Плывя, держите одежду над головой.
– Давно так не пробовала.
– Ну, отдадите мне, – сказал Милов. – Верну сухой.
– Вы крайне любезны, – сказала Ева. – Ведите нас, пещерный лев.
– Вы хотели сказать – пещерный человек, – поправил Граве.
– Хотела то, что сказала. Не придирайтесь.
– Но вы же его даже не видели, – сказал Граве, видимо, все еще колеблясь: купание, кажется, его не прельщало. – Откуда же вы знаете, что он похож на льва?
– Нам придется, – предупредил Милов, – миновать тот вход, которым воспользовался я. – Он знал, что обходного пути нет: схема ходов в окрестностях Центра была крепко запечатлена в его профессиональной памяти. – Так что никакого шума. Я иду первым, вы, Ева, кладете руку мне на плечо, а господин Граве замыкает – точно так же.
Он ощутил, как легкая ладонь легла на его плечо.
– Тронулись!
Они шагали молча, стараясь ступать в ногу. Ева сняла туфли и несла их в руке: острые каблуки тонули в песке, ноги сразу промокли.
«Одно приключение вместо другого, – думала она, ощущая под пальцами твердое плечо. – Хороший свитер, надеюсь, он не какой-нибудь дикой расцветки, хотя от русских, говорят, можно ожидать чего угодно – и прекрасного вкуса, и самого дурного… Напрасно я не надела кроссовки – с брюками вполне уместно… Правда, их снимать труднее. – Тут ее мысли пошли в другом направлении. – А мой соблазнитель! – она не удержалась и фыркнула, подавляя смех. – Бедный котик: мышка уже в углу, загнана, он и коготь выпустил – и вдруг вламываются и портят всю охоту… Но уж тут он повел себя молодцом… Странно и ужасно: еще днем мы жили в цивилизованном мире, пусть не таком зеленом и душистом, как некогда, но все же… Да, мир… В нем прежде всего страдают дети. Я недолюбливала Растабелла, слишком уж он фанатичен и ограничен, хотя и талантлив, конечно, – а теперь мне его жаль. Бедная девочка… Растабелл теперь, наверное, и вовсе перестанет сдерживаться, а ведь за ним идут люди, его даже правительство побаивается. У нас такая администрация не продержалась бы и месяца, все потребовали бы импичмента, а тут… Все-таки в Европе очень много несовременного. Кстати, я ему так и не позвонила. С телефоном никогда такого не случалось. Что-то произошло в столице? Или здесь, в городе? Этот город – как теневая столица: здесь живет Растабелл и еще многие из его компании, этот странный Мещерски, и другие… Лестер давно дружит с Мещерски, у них, по-моему, какие-то общие дела. Лестер… Слишком много секретов завелось у него в последние два года, и это не бабы – все его налеты на баб мне были известны едва ли не заранее; нет, тут другое – я думаю, он…»
Мысли прервались, когда она услышала тихое: «Тсс… стоп». Милов остановился, остальные – тоже, но рука женщины оставалась на его плече, он снял ее пальцы осторожно, почти ласково. Повернув голову, едва уловимо выдохнул:
– Обоим – лечь, только тихо… Скажу – бегите, как на сотке, свернете в первый ход направо – там я вас догоню…
Помедлил еще секунду и бесшумно двинулся дальше. Выход, тот самый, его, чуть серел в кромешной тьме пещерного хода, и более светлым пятном выделялась часть стенки напротив. Было и снаружи темно: новолуние.
«Лицо, – подумал Милов, – лицо светлое, остального им не различить. Ползком? Опасно: кто-то может сидеть у самого проема – незачем подставлять ему спину… – Он все же опустился на живот, подобрался, без единого шороха подполз к выходу – сейчас дверь была распахнута настежь, значит, стерегли, иначе заперли бы. – Что делать? Ладно, я-то проползу, но те двое – нет, не имею права…»
Решившись, он коротко кашлянул – и в ту же секунду ударили выстрелы, пули врезались в стенку хода. Охотники не ушли. У них хватило терпения.
«Неосторожно мы там разговаривали, – подумал Милов, – громко и долго, и я хорош – потерял ощущение реальности. Так что эти знали, что я возвращаюсь, лишь на долю секунды не хватило у них выдержки – начали стрелять, не дожидаясь, пока голова возникнет в проеме, на сером фоне. Странно все же, кого они против меня послали: профессионалы уже раза два подловили бы. Интересно, что у них тут вообще происходит? Меня об этом не предупреждали. Ну ладно, еще поиграем…»
Он не двигался с места, вслушиваясь в шорохи снаружи: там стрелявшие меняли места, хруст их башмаков по гравию был отчетливо слышен. Опершись локтями, Милов медленно изготовился, зная, что сейчас один окажется в поле зрения: снаружи казалось, верно, что в ночи их не увидеть, они не понимали, что по сравнению с непроглядностью пещеры ночная темнота была едва ли не ясным днем. Черное появилось: Милов нажал на спуск. Человек снаружи вскрикнул и упал. Снова заскрипел гравий и застучали выстрелы, но Милов лежал сейчас в мертвой зоне: чтобы убить его, надо было подойти вплотную к двери и вскочить в ход, но на это никто не отваживался.