— Шкатулка?
Он кивает и говорит:
— Безопасность не забывать — нет осложнений. — И почему-то смотрит на меня вопросительно.
— Простите, что вы сказали?
— Меры безопасности — ни-и-ичего больше — о-о-очень — извиняемся. — Положил руки на свой чемоданчик. Необычные ногти, очень широкие, прямо как лопаты, подстрижены овально, наверное, чтобы поизящнее выглядели. На трех пальцах я замечаю порезы возле ногтей. И думаю: какое счастье, что я тогда не позволил Крамеру сделать мне маникюр.
— Вы получили каталог от шофера такси?
Кивает:
— Надо говорить. Ваши представления?
— И шкатулка у вас с собой?
Опять кивает.
— Чудесно. Знаете ли, это ведь главная ценность, классификация сортов картофеля. Там же все — признаки и качества, питательность, вкус, подверженность заболеваниям и паразитам.
— Да-да, — он мотает головой. И опять смеется, как тогда по телефону — громко, искренне, располагающе. — Все дело — цена, всегда цена.
— Конечно. Я же обещал вознаграждение. Но вы должны учесть, что ценность в общем-то не материальная, а идеального свойства.
Он мотает головой:
— Идеально-идеально. Бах-бах и готово.
— Вы не покажете мне каталог?
Мотает головой:
— Сделка — доверие.
— Каталог у вас с собой?
Опять мотает головой, но в то же время, словно в знак подтверждения, похлопывает ладонью по чемоданчику.
— Вы из Венгрии?
Кивает и говорит:
— Болгария.
— Не Венгрия?
Кивает:
— Нет, Болгария.
Ну, точно, думаю я, в «Карибской мечте» определенно была какая-то гадость замедленного действия, вот и путается все теперь, вот и жесты у этого толстяка несуразные, поди пойми. Ужасно клонит ко сну, закрыть бы глаза — а тут кивки, мотание головой, да еще две эти черные щетки, они тоже движутся вверх-вниз, будто крылья птицы, которая вот-вот взлетит и умчится куда-нибудь далеко-далеко…
— Покажите, пожалуйста. Не сомневайтесь, хорошо заплачу.
— Поставка только за наличные.
— Да ясно же.
Он открыл чемоданчик и достал… каталог в твердой обложке, на глянцевой бумаге. Осклабясь, подает мне:
— Картошка хорош, картошка класс.
Я читаю: противотанковые мины чешского производства, мины осколочные, магнитные, ударно-механические, болгарского производства, имеется сертификат качества. Фотографии: рядом с противотанковой миной положен букетик ландышей, а мина плоская, похожа на круглую резиновую грелку, которая была у мамы.
— Берете оптом — делаем скидку, — говорит болгарин и предлагает мне сигару — «Давидофф».
Мне вдруг пришло в голову — наверное, я стал жертвой дурацкого розыгрыша, я быстро обернулся, сейчас увижу скрытую камеру, которой снимают, прохвосты, мою изумленно вытянувшуюся физиономию. Или это мои добрые друзья-приятели Кубин и Райнхард? От них запросто можно ожидать подобных шуточек, сейчас стоят себе в сторонке, держась за животы от смеха. Нет, никого не видно. Болгарин извлек из кейса еще один каталог, серьезно, деловито. Никакой шкатулки в кейсе нет. Болгарин разворачивает каталог, на мелованной бумаге, с текстом на четырех языках — немецком, английском, французском и испанском. Противопехотные, противотранспортные. Осколочное действие. Поражение живой силы противника. Неуправляемые. Контактные. С «усиками». Рисунок, на котором представлена область поражения при взрыве. Рисунок, изображающий человека, наступившего на мину. Человек изображен схематично, стилизованно, это скорее тень, а вот бегущие в атаку солдаты нарисованы реалистично, осколки над их головами похожи на осиный рой. Радиус действия — пятьдесят метров.
Болгарин, полный радостных надежд, скалится.
Кто же это нарисовал, удивляюсь я про себя, так точно и так искусно? И вдруг осознаю, что медленно поднялся с кресла, и одновременно со мной встал атлет-громила, сидевший за два столика от нас, вот он делает по направлению ко мне шаг, еще шаг…
Болгарин вытаращил глаза. Поднял кверху свои черные крылья, будто они сейчас взлетят прямо к потолку, под которым болтается идиотская люстра из прессованного стекла. Я лепечу:
— Ошибка.
— Что сказали? — Это атлет.
— Ошибка! — ору я и бегу, нет, лечу к выходу. Официант, тот, что разбудил меня, бежит наперерез, тянет руки:
— Стойте, вы не заплатили!
Я тычу пальцем за спину:
— Торговцы оружием за все заплатят! — И вылетаю на улицу, скорей, скорей в толпу, которая движется к Рейхстагу. Оборачиваюсь. Вот он, атлет в бежевом! Бежит за мной, но между нами порядочная дистанция. Или этот тип — один из нью-йоркских галерейщиков, торговцев произведениями искусства? Они все, будто по уговору, носят такие вот бежевые костюмы.
Возле Рейхстага не протолкнуться, народу — десятки тысяч, серебристо-серые полотнища сверкают на солнце. Они перетянуты канатами, на поверхности темнеют складки, мягкие тени, здание превратилось в гигантский перевязанный веревками сверток, вот вам и Рейхстаг — невероятных размеров пакет. Короб, уродливый, неуклюжий, громоздкий, никогда он мне не нравился, этот короб, я всегда говорил, что сам вид этого здания воплощает сущность мирного договора, подписанного в четырнадцатом году, так что теперь, когда урод упакован, он прекрасен, просто безумно хорош. Женщины, мужчины, целые семейства с детьми и собаками, продавцы газет, разносчики мелкого товара, у них до сих пор можно купить обломки Берлинской стены — размером с ноготь и с ладонь, разрисованные, синего, красного цвета, и тут же красноармейские фуражки и шапки — от лейтенантской до маршальской, ну да, Россия все-таки проиграла войну, а вот и бинокли с оптикой ночного видения, и офицерские часы, и ордена вплоть до высших, орден Ленина, орден Карла Маркса, все на продажу. Фигурки, статуэтки, мумии, цезари, позолоченные амурчики, ангелочки. Я пробиваюсь в толпе все дальше. В десятках фильмов я видел эту сцену — беглец в толпе, — и вот сам угодил в такую ситуацию. «Мечта Роглера»… Оборачиваюсь. Бежевого атлета нигде не видно.
Глава 14
ОЗЕРО ВАННЗЕЕ
Встречный ветер шурует в желто-коричневых волосах бабульки. Опущены все окна допотопного вагона электрички, построенного еще в тридцатых. Деревянные скамейки в эру ГДР обтянули светло-зеленым поролоном и обили темно-зеленым кожзаменителем. Кроме этой бабульки и меня, в вагоне еще двое мальчишек. Они стоят у открытой двери — открыли во время движения, что, разумеется, запрещено, в точности как мы любили делать когда-то в детстве. Мы с Дикенмайером. Мы с ним ездили в Бланкенезе и там, на берегу Эльбы, отправлялись на поиски истоков Ориноко. Сумки с купальными принадлежностями мальчишки поставили на скамейку. Должно быть, промаялись всю вторую половину дня на послеобеденных уроках, а теперь решили поплавать. Бабулька, она сидит напротив меня, напряженно глядит в окно. Поезд остановился. Вокруг станции теснятся огородики с деревянными домишками. В надувном пластиковом бассейне плещутся два малыша, под вишневым деревцем накрыт стол — тарелки, чашки. Пожилая женщина выходит из дома, несет на стол форму для выпечки, в которой наверняка масляный кекс, молодая женщина разливает кофе. Развалясь в шезлонге, читает газету пожилой мужчина. Как только поезд остановился, в вагоне настала одуряющая жара. Пот бежит за воротник. — Вот и здесь все будут сносить. Домики летние, видите? Все долой, — сказала бабулька, не отводя глаз от картины за окном. — Говорят, построились тут незаконно сразу после войны.
Поезд наконец тронулся, и в окна полетел встречный ветер, теплый, но от него все же стало прохладнее. Мальчишки опять открыли дверь, и ветер снова взъерошил волосы бабульки, плохо выкрашенные, клочковатые, коричнево-желтые. По моим прикидкам, ей было лет шестьдесят пять, но может быть, и больше. Блузка, вне всякого сомнения, пятидесятых годов, с застроченными складочками вдоль застежки, с рюшками, белый нейлон от времени пожелтел. Бабулька вдруг обернулась и смерила мальчишек злобным взглядом. А тем хоть бы что, они и не заметили, болтали себе и смеялись. На коленях старуха держала продуктовую сумку, из кожзаменителя. Оттуда торчало горлышко термоса. Я решил отвлечь внимание строгой старушки от мальчишек.