— Классные женщины, — тихо сказал я.
— Да, — ответил Кевин. — Точно.
— Сделай милость, не появляйся тут больше, — встрял Шай.
«Он, пожалуй, прав», — подумал я, игнорируя его замечание.
Ма снова проделала трюк с окном:
— Фрэнсис! Кевин! Я дверь запираю. Или вы сию секунду подниметесь, или ночуйте где сидите.
— Идите уже, — сказал Шай, — а то она всю улицу перебудит.
Кевин встал и потянулся, хрустнув шейными позвонками.
— А ты?
— Не, я еще покурю, — ответил Шай.
Дверь за нами захлопнулась, а он все еще сидел на ступеньке и щелкал зажигалкой, разглядывая пламя.
Ма свалила на диван пуховое одеяло, две подушки и стопку простыней, а сама отправилась спать, выразив таким образом свое мнение о наших посиделках снаружи. Теперь они с па жили в бывшей комнате мальчиков; спальню девочек переоборудовали в ванную — еще в восьмидесятые, судя по сантехнике цвета авокадо. Пока Кевин плескался там, я вышел на лестницу — слух у ма, как у летучей мыши — и позвонил Оливии.
Время было уже далеко за одиннадцать.
— Спит, — сказала Оливия. — И крайне разочарована.
— Я знаю. Только хотел еще раз поблагодарить — и еще раз извиниться. Я окончательно испортил твое свидание?
— Да. Ты думал, в «Котери» вынесут детский стул и Холли станет обсуждать с нами список номинантов на «Букера» за порцией семги по-французски?
— Слушай, у меня тут завтра еще дела, но я до обеда постараюсь вернуться, заберу ее. Может, вы с Дермотом переиграете?
Оливия вздохнула:
— Что там у тебя? Все нормально?
— Еще толком не знаю, — ответил я. — Надеюсь, утром прояснится.
Молчание. Я решил, что Лив в бешенстве от моих уклончивых ответов, но она вдруг сочувственно поинтересовалась:
— Сам-то ты как?
Вот только еще не хватало, чтобы именно сегодня вечером Оливия проявила понимание. Внутри меня прокатилась теплая волна, успокаивающая и предательская.
— Лучше всех, — откликнулся я. — Мне надо идти. Поцелуй Холли за меня. Позвоню завтра.
Мы с Кевином раздвинули диван и положили подушки валетом, чтобы чувствовать себя двумя тусовщиками, валящимися с ног после бурной ночи, а не двумя малышами, спящими на одном матраце. Мы лежали в причудливых пятнах света, сочившегося через тюлевые занавески, и слушали дыхание друг друга. В углу, на статуэтке Христа Спасителя, зловещим красным огнем сияло Пресвятое сердце. Я представил лицо Оливии, доведись ей увидеть эту статую.
— Хорошо, что ты приехал, — тихо сказал Кевин. — Правда?
Лицо его скрывала тень; все, что я видел, — руки на одеяле, Кевин рассеянно водил большим пальцем по костяшкам.
— И я рад тебя видеть, — ответил я. — Хорошо выглядишь. Вымахал выше меня, надо же!
Сдавленный смешок.
— Но против тебя я все равно не полезу.
— Разумно, — хмыкнул я. — Я теперь специалист по защите без оружия.
— Серьезно?
— Нет, конечно. Моя работа — бумажки писать и не попадать в неприятности.
Кевин повернулся на бок, лицом ко мне, и положил руку под голову.
— Слушай, а с чего ты в полицию подался?
Копов никогда не отправляют на службу в родных местах, и все из-за таких, как я. Строго говоря, все, с кем я рос, так или иначе нарушали закон — не от испорченности, по жизни. Обитатели Фейтфул-плейс, как правило, жили на пособие — и все тащили по мелочи, особенно накануне нового учебного года, когда ребятишкам требовались учебники и форма. Однажды зимой Кевин и Джеки слегли с бронхитом и нуждались в хорошем питании, так Кармела, которая тогда работала продавщицей в универсаме, принесла домой здоровый кусок вырезки — ясное дело, не купленной. К семи годам я самостоятельно подкручивал газовый счетчик, чтобы ма могла приготовить обед… Короче, о карьере полицейского я и не мечтал.
— Идея понравилась, — отшутился я. — Что ж за деньги не подраться?
— Ну и как? Все еще нравится?
— Иногда.
Кенни задумался, а потом сказал:
— Па просто конец света устроил, когда Джеки нам сообщила.
Па начинал штукатуром, но к моменту нашего появления на свет сменил профессию на пьянство, изредка подрабатывая где придется и подбирая где что плохо лежит. Наверное, он предпочел бы, чтобы я торговал собой на улице.