— Просто так случилось.
— Ага. Когда я осознал… — Он помотал головой. — Потом, когда я взял себя в руки… Я не мог оставить ее там.
Подвал. Шай полон сил, но Рози не была пушинкой; я представил себе, как он волок тело вниз по бетонным ступенькам… Фонарь, ломик, цементная плита, прерывающееся дыхание Шая, любопытные крысы по углам, скрюченные пальцы Рози на мокром грязном полу.
— Ты ее карманы проверил?
Представив его руки на бездыханном теле Рози, я изготовился перегрызть брату глотку.
— Охренел? — Шай презрительно скривил губы. — За кого ты меня принимаешь? Я не трогал ее, только перетащил. Записка осталась в комнате наверху. Я прочитал и сразу понял: половина пусть так и лежит — если кто-то захочет узнать, куда пропала Рози. Это было как судьба… — Он то ли вздохнул, то ли хмыкнул. — Как знак.
— Зачем ты забрал первую половину?
— А что с ней еще было делать? — пожал плечами Шай. — Я положил ее в карман, хотел уничтожить, а позже решил — мало ли, пригодится еще.
— И пригодилась. Господи, как пригодилась! Это тоже знак?
— Ты все ждал в верхнем конце улицы, — продолжил Шай, не обращая на меня внимания. — Я решил, что ты еще пару часов подождешь, и пошел домой.
Вспомнился шорох и топот по задним дворам, пока я ждал и начинал беспокоиться.
Мне хотелось услышать ее последние слова; узнать, понимала ли она, что происходит; было ли ей страшно или больно; звала ли она меня в последний миг. Даже если бы существовала возможность получить ответ, я не мог заставить себя спросить.
— Ты, наверное, здорово разозлился, когда я не вернулся, — заметил я. — Я все-таки забрался дальше Графтон-стрит. Не в Лондон, но далековато. Ты меня недооценил.
— Скорее, переоценил… — Шай скривил губы. — Я думал, ты сообразишь, что нужен семье. — Он подался вперед над столом. — За тобой должок. Мне, и маме, и Кармеле; мы тебя всю жизнь кормили, одевали и защищали, стояли между тобой и па. Мы с Кармелой бросили учебу, чтобы ты получил образование. У нас на тебя все права. А Рози не имела никакого права вмешиваться.
— И это дало тебе право убить ее.
Шай прикусил губу и снова потянулся за сигаретами.
— Называй как хочешь, — сказал он. — Я знаю, что произошло.
— Прекрасно. А что произошло с Кевином? Как ты назовешь это? Убийство?
Лицо Шая потеряло выражение — словно захлопнулись железные ворота.
— Я ничего не делал Кевину. Никогда. Я не мог обидеть своего брата.
— Конечно, — захохотал я. — Как же он выпал из окна?
— Упал. Он напился, место небезопасное, вот и сорвался в темноте.
— Да уж, небезопасное. Кевин это хорошо знал. Что он там делал среди ночи?
Шай пожал плечами, устремив на меня пустой взгляд голубых глаз.
— Откуда мне знать? Говорят, он тяготился чувством вины, или с тобой встретился. По-моему, его что-то беспокоило, он пытался разобраться.
Шаю хватило ума не упоминать записку в кармане Кевина.
— Это твоя версия. — У меня постепенно росло желание вбить зубы братца ему в глотку.
— Он упал, — заявил Шай. — Вот что произошло.
— Тогда послушай мою версию. — Я взял сигарету из пачки Шая, налил себе виски и откинулся в тень. — Жили-были три брата, прямо как в сказке. Однажды ночью младший проснулся и обнаружил, что остался в комнате один. Оба его брата ушли. Пока что ничего особенного, но наутро младший вспомнил это, когда домой вернулся только один брат. Второй пропал навсегда — ну, по крайней мере на двадцать два года.
Выражение лица Шая не изменилось; не дрогнул ни один мускул.
— Когда пропавший брат все-таки вернулся домой, он приехал искать погибшую девушку — и нашел. Тогда младший вспомнил ту самую ночь, когда его братьев не было дома: один ушел с любовью в сердце, другой — с черной думой.
— Да я ничего такого не задумал. По-твоему, Кевину хватило мозгов все это сложить? Ты, наверное, шутишь.
Голос Шая чуть дрогнул — вот и славно, не я один терял остатки терпения.
— Для этого не нужно быть гением, — сказал я. — И когда бедняга все понял, то чуть не потерял голову. Он не хотел верить, что его родной брат убил девушку. Думаю, весь последний день своей земной жизни он с ума сходил, пытаясь найти другое объяснение. Он десять раз звонил мне, надеясь, что я придумаю или хотя бы сниму с него тяжкую ношу.
— Так ты винишь себя, что не ответил на звонки младшего брата, и пытаешься свалить все на меня?
— Я выслушал твою историю, так дай мне закончить мою. К вечеру воскресенья Кевин места себе не находил. Быстротой ума и сообразительностью он не отличался, спаси его Господи, вот ему и пришло в голову самое простое и самое честное: поговорить с тобой как мужчина с мужчиной, послушать, что ты скажешь. Ты велел ему ждать тебя в номере шестнадцатом, и дурачок помчался туда. Вот объясни мне, как по-твоему, он приемный? Или какая-то мутация?