Фредди потянулся к звонку, но Вир перехватил его руку. Однако то, что он собирался сказать, застряло в горле намертво. Он готовился увидеть гнев Фредди, а не эту искреннюю безграничную радость. Продолжить говорить — значило уничтожить радость, которая окрасила лицо Фредди румянцем и огоньками блестела в глазах.
Но у Вира не было иного выхода. Позволить себе остановиться на этом — значит заменить одну большую ложь, которая стояла между ними, другой. А лжи и без того слишком много.
Он сделал шаг назад и стиснул кулаки.
— Ты меня не понял, Фредди. Я не выздоровел. Потому что ничем не болел. Не было у меня никакого сотрясения мозга. Это был мой сознательный выбор. Я играл идиота.
Фредди недоуменно воззрился на брата:
— О чем ты говоришь? Доктор поставил тебе диагноз. Я сам разговаривал с Нидхамом. Он сказал, что у тебя черепно-мозговая травма, изменившая личность.
— Спроси меня еще раз об избирательных правах женщин.
Лихорадочный румянец начал исчезать с лица Фредди.
— Ты... ты поддерживаешь избирательные права женщин, Пенни?
По какой-то причине Виру не сразу удалось вернуться в образ, словно он был актером, уже покинувшим сцену, снявшим костюм и смывшим грим. Потом актер уснул, но его неожиданно разбудили среди ночи и потребовали повторить репризу.
Маркиз представил себе, как надевает на лицо маску.
— Избирательные права женщин? Зачем они им нужны? Каждая женщина проголосует так, как ей скажет муж, и в конечном итоге в нашем парламенте окажутся те же идиоты. Вот если бы собаки могли голосовать, тогда что-то могло бы измениться. Они умны, преданы короне и определенно должны участвовать в управлении страной.
Фредди открыл рот. Он явно был в смятении. Но постепенно выражение его лица помрачнело. Теперь он был в ярости.
— Значит, все эти годы ты только играл?
Вир сглотнул и отвел глаза:
— Боюсь, что да.
Фредди несколько минут вглядывался в лицо брата, а его кулаки постепенно сжимались. Но вот он размахнулся, и его кулак врезался в солнечное сплетение брата. Вир отступил на шаг. Последовал еще один удар, потом еще один, еще один. В конце концов, Вир оказался прижатым спиной к стене.
Он понятия не имел, что Фредди способен на насилие.
— Ты ублюдок! — выкрикивал Фредди. — Свинья! Мошенник!
Он понятия не имел и о том, что Фредди умеет ругаться.
Только окончательно запыхавшись, Фредди остановился.
— Мне очень жаль, Фредди, — вздохнул Вир, не рискуя встретиться с братом глазами. Он упорно смотрел на стол за его спиной. — Мне действительно жаль.
— Тебе жаль? Я рыдал, словно чертов фонтан, всякий раз, когда думал о тебе. Об этом ты думал? Ты когда-нибудь думал о людях, которые тебя любят?
Его слова впивались в сердце Вира осколками стекла. Он старался проводить как можно больше времени вдали от Фредди, особенно в первые месяцы после несчастного случая. Но у него никогда не было сомнений в том, что в начале каждой новой встречи Фредди был полон надежды, которая очень быстро сменялась отчаянием.
Теперь пришла пора подведения итогов. Фредди увидел истинное лицо брата.
— Я никогда и никому не позволял называть тебя идиотом! — выкрикнул Фредди. — Недавно мы едва не схлестнулись из-за этого с Уэссексом. Но ты самый настоящий чертов идиот.
Это правда. Видит Бог, это так и есть. Чертов идиот и эгоистичный ублюдок.
— Это было все равно, что ты умер, понимаешь? Человек, которым ты был, исчез. А мне даже не с кем было поговорить о переполнявшем меня горе, кроме леди Джейн и Анжелики. Все остальные в один голос твердили, что ты жив, и уже за это я должен благодарить Бога. Я так и делал, а потом смотрел на незнакомца, у которого было твое лицо и твой голос, и места себе не находил от отчаяния.
Слезы снова потекли по щекам Вира.
— Извини. У меня была навязчивая идея относительно убийства мамы и вины нашего отца, и я был в ярости, потому что ты ничего мне не сказал.
Фредди стиснул руку брата.
— Как ты узнал?
— Я слышал, как отец на смертном одре шантажировал священника, чтобы тот отпустил ему грех убийства.
Выражение лица Фредди изменилось. Он отошел от брата, налил себе полный бокал коньяка и одним глотком опустошил половину.
— А я думал, что тебе сказала леди Джейн или Анжелика.
— Анжелика тоже знала?
— Я бы поделился только с Анжеликой, но она уезжала с семьей на лето. — Фредди запустил пятерню в волосы. — Но я не понимаю, какая связь между тем, что ты узнал о случившемся с мамой, и твоими последующими действиями.
— Я стал следственным агентом короны, как и леди Джейн в свое время. Мне казалось, что так я смогу жить в мире с собой. А идиотизм был идеальным прикрытием. Ведь меня никто не воспринимал всерьез.
Фредди поднял голову:
— Боже! Значит, когда ты увидел, как мистер Хадсон дает леди Хейслей хлорал, это было не случайно?
— Конечно, нет.
— А мистер Дуглас? Ты и его дело расследовал?
— Да.
Фредди допил коньяк.
— Ты мог сказать мне. Я бы унес твою тайну с собой в могилу. И я бы так гордился тобой.
— Мог. Но я злился на тебя за то, что ты ничего не сказал мне об убийстве. Ты лишил меня шанса покарать отца. — Вир почувствовал раздражение на собственную инфантильность и узость взглядов. Злость и одержимость стали для него единственной приемлемой реакцией на правду. — Я злился много недель, может быть, месяцев. Когда же я, в конце концов, успокоился, ты уже смирился с моим новым образом.
Злость, судя по всему, уже покинула Фредди. Он медленно покачал головой:
— Я так и не смог окончательно смириться с твоим новым образом. Жаль, что ты не пришел ко мне. Я бы сказал тебе, что отца карать нет никакой необходимости. Он и так находился в аду. Слышал бы ты его той ночью. Он спрятался под покрывалом и три часа молил о прощении. Мне даже пришлось сесть, потому что я устал так долго стоять.
— Но он никогда не выказывал никаких угрызений совести.
— Это была его трагедия. Он накапливал страх, постоянно жил в нем, не понимая, что может и должен раскаяться. То, что он заговорил об этом со священником, наглядно показывает: он был в ужасе перед вечным проклятием. Мне даже жаль его.
Вир оперся рукой о боковую поверхность книжного шкафа.
— Ты знал, что я завидовал тебе, Фредди? Ты сумел пережить все и двигаться дальше, а я остался на месте. Я всегда гордился своим острым умом, но все мои таланты были пустыми. Как мне не хватало твоей житейской мудрости!
Фредди вздохнул. Когда он снова взглянул на брата, в его глазах была глубочайшая симпатия. Виру пришлось отвести глаза. Он не заслуживал этой симпатии.
— Как ты жил все эти годы, Пенни?
Виру уже в который раз пришлось прятать слезы.
— Нормально... и ужасно.
Фредди собрался что-то сказать, но неожиданно передумал.
— Боже, а леди Вир знает?
— Да, она знает.
— И все еще любит тебя?
От искренней тревоги в голосе Фредди у Вира сжалось горло. Он не заслужил этой тревоги тоже.
— Я могу только надеяться.
— А я думаю, что она любит тебя, — сказал Фредди, и его глаза снова засияли. В них была серьезность, которую Вир так любил в брате.
Пока еще он не заслужил прощения Фредди, но надеялся когда-нибудь заслужить.
Миссис Дуглас посылала Элиссанде телеграммы. Она отправляла по одной после каждого нового визита, чтобы дочь не сомневалась в том, что с ней все в порядке. Повествование о посещении вместе с Виром комической оперы в театре «Савой» было исполнено восторга, хотя у миссис Дуглас хватило сил просидеть лишь половину первого акта. В другой, очень короткой, телеграмме было сказано: «Миссис Грин позволила мне съесть полную ложку мороженого. Я уже забыла его божественный вкус».