— Это строка из стихотворения одного римского поэта, — объяснил Вир и понизил голос: — Она очень грубая, настолько грубая, что, полагаю, перевод этого стиха никогда не публиковался на английском языке.
— Да? — Элиссанда поняла, что просто обязана услышать перевод. — Скажи мне.
— Приличные молодые леди не должны слышать такие слова.
— А приличный молодой джентльмен не должен скрывать, иначе приличной молодой леди придется обратиться к его брату.
— Ах вот как! Шантаж? Мне это нравится. Ну если ты так настаиваешь, могу сказать, что первая часть фразы относится к содомии. — Вир снова расхохотался, увидев потрясенное выражение лица жены. — Не делай такое удивленное лицо. Я же предупредил, что стих грубый.
— Вероятно, я многого не понимаю в этой жизни. По моим представлениям, грубость — это когда один человек называет другого глупцом и уродом. Ну а как насчет второй части?
Вторая часть тоже относится к половому акту, может быть, чуть менее позорному, но при упоминании о нем приличная молодая леди немедленно потребовала бы свою нюхательную соль.
— Думаю, я понимаю, о чем идет речь.
Маркиз остановился.
— Нет, ты определенно не можешь это понимать.
— И все же я понимаю, — сказала она. — Помнишь ту ночь, когда ты напился до бесчувствия? Тогда ты упомянул о прерывании полового акта и сказал, что если будешь в совсем уж дурном настроении, то заставишь меня проглотить твое семя.
Вир разинул рот и напрочь забыл, что его следует закрыть.
— Беру свои слова назад. Ты действительно понимаешь. Но, Бог мой, что я еще сказал тебе в ту ночь?
На тропе появился пастух, который гнал небольшое стадо коз.
— Хотя, с другой стороны, — продолжил маркиз, — лучше не отвечай. Подождем до вечера. Боюсь, этот разговор заставит нас заняться делом, за которое нас арестуют.
Элиссанда хихикнула. Муж бросил на нее насмешливый взгляд:
— Будьте серьезной, мадам. Я забочусь о вашей репутации.
Она откашлялась и покосилась на мужа:
— Ты искал именно такие стихи в Хайгейт-Корте, чтобы уснуть?
— Вот уж точно нет. Такие стихи я ищу, только если хочу подавиться водой.
Элиссанда улыбнулась.
— Кстати, о поисках латинских стихов. Что ты делал в кабинете отца в ту ночь?
На лице маркиза отразилось совершенно непривычное для него чувство — робость.
— Я же был рядом с зеленой гостиной. Хотел появиться, когда леди Эйвери встретит тебя в одиночестве. Мне показалось, что это будет забавно. — Он вздохнул: — Так моя собственная мстительность стала началом своего же падения.
Она похлопала мужа по руке:
— Ничего. Ты хороший человек.
— Ты так думаешь?
Вероятно, он хотел, чтобы вопрос прозвучал равнодушно, но в нем чувствовалось сомнение и надежда.
Элиссанда поняла мужа. Она никогда не считала себя хорошим человеком. Как можно быть хорошей, если ты столь искусна во лжи? Но она не сомневалась в его добродетелях, Достаточно упомянуть о том, как он трогательно заботится о её матери.
Он несправедлив к себе. Чтобы понять необходимость перемен, нужна проницательность, а чтобы признаться Фредди после стольких лет обмана — смелость.
— Я это точно знаю, — сказала она.
Вир надолго замолчал. Тропинка повернула. Он подал жене руку, чтобы помочь перебраться через камень, выступивший в самом центре тропы. Она взглянула на него, чувствуя себя в полной безопасности.
Минут пять они шли молча. Потом маркиз коснулся плеча жены и сказал:
— Спасибо. Я постараюсь соответствовать.
Уж в этом Элиссанда не сомневалась.
С вершины Хангман-Клиффс открывался потрясающий вид. Выступающие в море зеленые мысы, ярко-голубое море, в котором солнце отражалось, словно серебряная сеть, а вдали — яхта с поднятыми парусами, скользящая по изумрудной глади с ленивым изяществом лебедя.
Элиссанда не могла отвести глаз от великолепной картины. А Вир не мог отвести глаз от жены. Ее лицо раскраснелось, дыхание было все еще неровным после подъема, а улыбка... за такую улыбку он мог достать луну с неба.
— Здесь еще красивее, когда цветет вереск. Тогда все склоны становятся пурпурными.
— Значит, мы должны вернуться, когда будет цвести вереск.
Ее юбки колыхались на ветру. Сильный порыв едва не унес ее шляпу. Элиссанда счастливо засмеялась, поймав ее одной рукой. Другой она взяла его руку. Ее пожатие было легким и теплым.
У маркиза стало легко на сердце. Все-таки это ее он ждал все эти годы.
— Я часто представлял себе совершенную спутницу, — сказал он.
Элиссанда подняла глаза на мужа. В них горели озорные огоньки.
— Бьюсь об заклад, она совершенно не похожа на меня.
— По правде говоря, — вздохнул маркиз, — она не похожа на меня. Я придумал ее своей противоположностью. Она была простой, всегда всем довольной, в ней не было ни обмана, ни зла. Не было прошлого.
Элиссанда с откровенным любопытством воззрилась на супруга:
— Она была твоим островом Капри?
Вир не сомневался, что Элиссанда все поймет, и, тем не менее, его сердце наполнилось благодарностью.
— Да, она была моим островом Капри. Но если твой остров был стремлением... мечтой, моя спутница стала моей опорой. Даже влюбившись в тебя, я продолжал держаться за нее. На самом деле я предпочел оттолкнуть тебя и лишиться надежды на счастливое будущее, чтобы только не признавать, что мой остров оказался недолговечным. Пришел его конец.
Лицо Элиссанды стало серьезным.
— Ты уверен, что готов отпустить ее?
— Да. — Наконец-то. — Более того, я готов на куда более серьезные свершения. Полагаю, со мной в ближайшем будущем должен произойти еще один «несчастный случай».
Теперь рот открыла Элиссанда.
— Ты больше не будешь агентом короны?
— Я всегда хотел иметь место в палате общин, но вышло так, что я должен был заменить отца в верхней палате. А потом я узнал правду о смерти матери. И мои планы ушли на второй план. Я посвятил свою жизнь отмщению, которое не было и не могло быть моим. Но после другого «несчастного случая» я вполне могу поправиться и заняться тем, чем всегда хотел.
Элиссанда смотрела на мужа, округлив глаза.
Неожиданно его одолело сомнение.
— Ты считаешь мою идею занять место в палате лордов слишком экстравагантной?
— Нет, конечно, нет. Меня только удивляют такие разительные перемены. Ты будешь счастлив, если будешь заседать в палате лордов?
— Нет. В ней полно надутых реакционеров. Я был в ярости, когда они в девяносто третьем наложили вето на ирландский билль о гомруле. — Вир улыбнулся: — Но там должен быть кто-то способный им сказать, что они всего лишь разношерстное сборище самонадеянных реакционеров.
— В таком случае я должна выглядеть озадаченной превращением супруга из идиота, за которого вышла замуж, в человека, интеллект которого многократно превосходит мой собственный? Но постепенно под его чутким руководством я открою в себе скрытые возможности. — Она кивнула: — Да, так будет правильно. Когда же с тобой произойдет очередной «несчастный случай»?
Маркиз не мог скрыть своего восхищения. Она очень четко распланировала свою последнюю большую роль.
— Ну, относительно точного времени и тактики мы решим позже. А сейчас у меня есть более важное дело.
Элиссанда подняла голову:
— Какое?
Синяки и ссадины на ее милом личике были все еще видны, но они не могли затмить ее красоту. За отвагу Вир только больше любил ее.
— Сколько я ни пытался это отрицать, я влюбился в тебя с первого взгляда. Леди Вир, окажете ли вы мне величайшую честь, оставшись моей женой?
Элиссанда затаила дыхание.
— Это предложение, лорд Вир?
— Оно самое. — К немалому удивлению, он почувствовал, что его сердце в ожидании замерло. — Пожалуйста, скажи «да».
— Да, — сразу же ответила Элиссанда. — Ничто не сделает меня счастливее.