Снимая фрак, он громко скрипел зубами. Справиться с жилетом оказалось проще. Зато ткань рубашки присохла к ране, и, отрывая ее, он испытал немало острых ощущений.
Дело оказалось хуже, чем думал Вир. Пуля вырвала изрядный кусок плоти. Сейчас он сделает то, что сможет, и ляжет в постель. Проснувшись, если, конечно, количество выпитого рома не окажется смертельным, он пошлет за Нидхамом, агентом Холбрука, который по совместительству был практикующим врачом.
Намочив несколько носовых платков, маркиз обмыл рану. Среди его бритвенных принадлежностей всегда находилась бутылочка со спиртом. В нем маркиз намочил другой платок.
Ужасное жжение заставило Вира зашипеть. Голова болела. Теперь, когда напряжение пошло на убыль, снова почувствовалось действие алкоголя. Ему повезет, если удастся добраться до кровати.
Неожиданно он замер. Даже не осознав, что именно он услышал, маркиз понял, что не он один бодрствует в столь поздний... или ранний час.
Он обернулся. Дверь, ведущая в смежную комнату, открылась, и на пороге показалась Элиссанда в его ночной рубашке, волочившейся за ней по полу. Может показаться странным, но его зрение, существенно ослабленное алкоголем, все же не упустило такие детали, как вырисовывающуюся под рубашкой грудь и торчащие соски.
— Уже очень поздно. Я беспокоилась. Я думала... — Она запнулась и воскликнула: — Что случилось? Это дядя?..
— Нет, что вы, ничего страшного не произошло. Просто кучер с неуемным аппетитом захотел получить мой бумажник. Я не отдал. Тогда он достал пистолет и принялся им размахивать. Пистолет случайно выстрелил. Перепуганный кучер удрал, а мне пришлось оставшееся расстояние идти пешком.
Складно получилось. А он-то считал, что ни на что подобное уже не способен. Впредь следует относиться к себе с большим уважением.
Элиссанда смотрела на него во все глаза, словно он поведал ей, что пришел домой голым и всю дорогу танцевал. Маркиз почувствовал раздражение. На ее физиономии читалась убежденность, что он сделал какую-то глупость — иначе появление раны объяснить было невозможно. Кучера наверняка иногда стреляют в своих пассажиров. Это должна знать даже деревенская тетеха вроде теперешней леди Вир.
Он снова занялся раной, брызнув на нее спирта. Элиссанда подошла и взяла из его рук платок:
— Я помогу.
Какая доброжелательность! Вот только он не испытывал доброжелательности к ней, уходя из дома, и за прошедшие часы это отношение не изменилось.
«Я не настолько глуп, чтобы не суметь обработать простую рану».
Элиссанда вышла из комнаты и почти сразу вернулась с разорванной на длинные полосы нижней юбкой. Вир дал ей баночку с борной мазью, которую тем временем отыскал. Леди Вир с сомнением взглянула сначала на баночку, потом на супруга. В общем, все правильно. Она уверена, что он клинический идиот, поэтому каждое разумное действие с его стороны вызывает недоверие.
Прибавив света, Элиссанда нанесла мазь на лоскут ткани, приложила его к ране и забинтовала. После этого она вытерла кровь с пола и собрала окровавленные тряпки.
— Я знала, что Лондон — опасный город, но даже не подозревала, насколько опасный. Получается, что законопослушные граждане подвергаются опасности, даже просто выходя на улицу. — Она сложила все грязные вещи в разорванный фрак и связала в узел. — Где вы были, когда вас подстрелили?
— М-м-м... точно не знаю.
— Ну, тогда, где вы сели в экипаж?
— М-м-м... точно не помню.
Леди Вир нахмурилась:
— Вы не кажетесь обеспокоенным. Такое часто случается?
Оставила бы она его в покое! Последнее, что ему сейчас необходимо, — это допрос с пристрастием.
— Her, конечно, нет. — В большинстве — в подавляющем большинстве — случаев его работа обходилась без особых трудностей и тем более без кровопролития. — Я пьян, только и всего.
Элиссанда нахмурилась еще сильнее:
— Интересно, что за кучер возит с собой пистолет?
— Тот, который ездит по улицам в три часа ночи, — резко ответил Вир, утомившись от вопросов.
Его собеседница поджала губы:
— Не шутите так. Вас могли убить.
Лицемерная забота разозлила маркиза.
— Но вы, наверное, не отказались бы стать вдовой? — Маркиз больше не мог контролировать свои слова.
Выражение ее лица изменилось, стало настороженным, что, впрочем, не скрыло шок и опасение.
— Прошу прошения?
— Вы желали Фредди, а не меня. Может быть, я и глуп, но не настолько.
Элиссанда обхватила себя руками за плечи.
— Я не желала лорда Фредерика.
— Желать. Предпочитать. Да кая разница? Не придирайтесь к словам. И раз уж мы об этом заговорили, хочу заметить, что мне не нравится, как вы женили меня на себе.
Она прикусила губу.
— Мне очень жаль. Поверьте, это правда. Я постараюсь как-то компенсировать...
Прелестно. И нереально. Ему не следовало пить столько рома. Он сделал это только для нее, чтобы Холбрук оторвал от дивана свою ленивую задницу и расшифровал досье. Тогда ее дядю можно будет арестовать, и тетя сможет жить свободно, не опасаясь его угроз.
И это ее благодарность? «Я постараюсь как-то компенсировать...».
— Хорошо. Сделайте это. Компенсируйте.
Элиссанда отшатнулась.
Вир был слишком пьян, чтобы его заботил ее испуг.
— Раздевайтесь.
Он был пьян до беспамятства.
Его тело само по себе было достойно внимания. Элиссанда однажды видела в книге по классическому искусству изображение статуи Посейдона. Она долго рассматривала ее, восторгаясь тем, что греки считали эталоном мужской красоты, хотя это была всего лишь фантазия, плод воображения скульптора, а вовсе не реальность.
Она пребывала в этом убеждении до тех пор, пока не встретилась с Виром. Он имел такое же тело, рельефную мускулатуру, классические пропорции.
А как он держался! Его осанке могли бы позавидовать все греческие боги разом.
Да, физически он был великолепно сложен и потрясающе красив. Засмотришься.
Элиссанда настолько погрузилась в свои мысли, что не разобрала его слов.
— Прошу прощения?
— Я сказал, чтобы вы сняли одежду, — повторил он как нечто само собой разумеющееся.
Новоявленная леди Вир лишилась дара речи.
— Не стану утверждать, что не видел ваши прелести раньше. Мы женаты, если вы еще помните об этом.
Она откашлялась.
— Это действительно компенсирует вам то, что я вас использовала?
— Боюсь, что нет. Но это поможет сделать наш брак терпимым. Во всяком случае, пока. Если, конечно, я вспомню, как прерывают половой акт.
— Что... что значит — прерывают?..
— Ну вы же так хорошо помните Священное Писание. Как там звали этого парня, Онан, кажется? Ну да. Он самый. Что он сделал?
— Пролил свое семя.
— У вас замечательная память. Не только Песнь Песней, но и это…
Библия была одной из нескольких книг на английском языке, которые дядя оставил в доме.
— Да, — продолжил Вир, — согласитесь, было бы хорошо, если бы я взял вас, но пролил свое семя куда-нибудь еще. Не на пол, сразу говорю. Может быть, на ваш мягкий живот. Или на великолепную грудь. Если же у меня будет плохое настроение, я заставлю вас его проглотить.
Элиссанда стояла и молча моргала, не в силах даже спросить, шутит ли он. Похоже, что нет.
Он был честен с ней, добр к ее тете. И это после всего, что она сделала. Он показал себя с самой лучшей стороны даже в столкновении с ее дядей. Поэтому она уснула в поезде, доверчиво прильнув к нему. Но когда он вечером начал раздеваться и завел ее в гардеробную, она испугалась. Память о боли, испытанной в первую брачную ночь, была еще свежа. Вот и теперь страх вернулся. И с его стороны как-то неправильно требовать, чтобы она разделась, когда он вовсе не настроен на любовную игру, а откровенно зол.
— Вы наверняка хотите отдохнуть, — предположила она.
Маркиз надменно поднял одну бровь:
— Разве я не сказал, что хочу видеть вас без одежды?
— Но вы ранены, и сейчас пять часов утра.