Элиссанда запихнула узел с окровавленными тряпками под кровать и погасила свет. Остановившись в центре темной комнаты, она попыталась понять, что произошло, и в какой именно момент ее супруг превратился в сильного и немного пугающего незнакомца.
— Уходите, леди Вир, — донеслось с кровати.
— Ты... вы все еще злитесь на меня?
— Я злюсь на судьбу. А вы просто оказались под рукой. А теперь убирайтесь.
Элиссанда поспешила уйти.
Глава 14
— Какой чудесный сад! — проговорила тетя Рейчел.
За домом лорда Вира находился сад, в который имели доступ только жители прилегающих домов. Это было довольно неожиданно для Лондона, но очень удобно.
Здесь росло несколько элегантных платанов. Их развесистые кроны обеспечивали тень для тех, кто прогуливался по вымощенным камнем дорожкам, пересекавшим ухоженную лужайку. Рядом уютно журчал трехъярусный итальянский фонтан.
Миссис Дилвин порекомендовала ежедневные прогулки на свежем воздухе. Элиссанда, истово желавшая делать для тети все, что необходимо, приготовилась к долгим и утомительным уговорам. Тетю Рейчел всегда нелегко было заставить подняться с постели. К ее немалому удивлению, тетя немедленно согласилась встать и надеть голубое утреннее платье.
Элиссанда помогла ей сесть в кресло, а потом пара обладавших внушительной комплекцией лакеев вынесли кресло с тетей Рейчел в сад.
С дерева сорвался листок и медленно спланировал вниз. Элиссанда поймала его и показала тете.
Тетя Рейчел с благоговением воззрилась на совершенно обычный лист.
— Как красиво, — прошептала она, и по ее щеке скатилась слезинка. Повернувшись к племяннице, она с чувством сказала: — Спасибо тебе, Элли.
Элиссанду охватила паника. Это убежище, эта жизнь, зеленый рай в центре Лондона, безопасность, которую, по мнению тети Рейчел, они, наконец, нашли, все это было иллюзорным и непрочным, как мыльный пузырь.
«Нет ничего, на что я не пойду ради любви. Ничего».
Слово «любовь» становилось грозным и пугающим, когда его произносил такой человек, как Эдмунд Дуглас. Он не остановится ни перед чем, чтобы вернуть домой жену.
«Боюсь, что-то ужасное может произойти с красивым безмозглым идиотом, которого ты, по своему собственному утверждению, так горячо любишь».
Этому красивому идиоту она принадлежала ночью...
Только он не был идиотом. Он был зол, груб, невежлив. Но ни в коем случае не глуп. Он прекрасно понимал, что она его использовала в своих целях, а значит, возникал вопрос: быть может, он притворяется тем, кем на самом деле не является?
Мысль не давала ей покоя.
Золотистое свечение его кожи. Ощущение его губ на ее теле. Темное наслаждение, которое она почувствовала, когда его горячая пульсирующая плоть оказалась внутри ее тела.
«Раздевайтесь».
Хорошо бы он сказал это снова.
Она прижала руку к горлу. Под дрожащими пальцами пульсировала жилка.
Элиссанда не смела надеяться, что ей так повезло. Неужели самый отчаянный поступок в ее жизни окончился замужеством с человеком, умным, как Одиссей, красивым, как Ахиллес, и к тому же восхитительным любовником?
А ее дядя хочет причинить ему непоправимый вред.
Осталось только два дня.
Нидхам приехал, перебинтовал руку Вира и отбыл с письмами, которые Вир забрал из сейфа Паллисера, и узлом окровавленных тряпок, извлеченным из-под кровати. И все это без единого слова. Добрый старина Нидхам.
К середине дня Вир уже смог встать, не испытывая желания немедленно приставить к голове пистолет и нажать на спусковой крючок. Он позвонил и попросил чаю и тостов.
Однако когда постучали в дверь, в комнату вошла не горничная с завтраком, а драгоценнейшая леди Вир. Она улыбалась.
— Как ты, Пенни?
Нет, она была не тем человеком, которого ему хотелось бы видеть, тем более сейчас, когда о предрассветных часах он помнил только одно — чувство отчаянного облегчения после того, как он излил свое семя в ее податливое тело. Он предполагал, что она помогла ему перевязать рану и, вероятно, по его поручению послала за Нидхамом. Но как они перешли от такого отнюдь не сексуального действа, как перевязывание пулевой раны, к безудержному совокуплению, обрывочные воспоминания о котором заставляли краснеть его? Придется выкручиваться.
— О, привет, дорогая! Ты выглядишь, как всегда, очаровательно.
На ней было белое платье. Чистый и скромный фон для ее бесхитростной улыбки. Узкая юбка, сшитая по последней моде, соблазнительно прилегала к бедрам.
— Ты уверен, что чувствуешь себя достаточно хорошо, чтобы позавтракать?
— Вполне. Я умираю с голоду.
Она хлопнула в ладоши, и на пороге тут же появилась горничная с подносом. Поставив его, она быстро присела в реверансе и удалилась.
Чай ему налила жена.
— Как твоя рука?
— Болит.
— А голова?
— Тоже болит, но уже не так сильно. — Он с жадностью выпил чашку чаю, не забыв пролить несколько капель на халат. — Ты знаешь, что со мной случилось? Я имею в виду, с рукой. Голова у меня всегда болит, если выпить слишком много виски.
— Вчера ты пил ром, — поправила Элиссанда. — И сказал, что тебя подстрелил кучер.
Как глупо! Об оружии вообще не следовало упоминать.
— Ты уверена? — задумчиво переспросил Вир. — Я не переношу ром.
Элиссанда налила чаю себе.
— Где ты был прошлой ночью? — с искренним интересом спросила она. — И почему задержался так поздно?
Итак, она пришла допросить его.
— Я не очень помню.
Неторопливо размешав сахар и сливки, она спросила:
— Не помнишь, как в тебя стреляли?
Так не пойдет. Он значительно лучше себя чувствует в нападении.
— Тебе-то уж точно должно быть известно, какой пагубный эффект оказывает неумеренное употребление алкогольных напитков на память.
— Извини?
— Ты хорошо помнишь нашу первую брачную ночь?
Леди Вир перестала болтать ложкой в чашке.
— Конечно, я помню... кое-что.
— Тогда ты мне сказала, что с моих губ капает пчелиный воск. Никто и никогда не говорил, что с моих губ капает пчелиный воск.
Маркиз не мог не отдать должное леди Вир. Она поднесла к губам чашку и сделала несколько глотков, даже не поперхнувшись.
— Ты имеешь в виду сотовый мед?
— Что?
— Сотовый мед, а не пчелиный воск.
— Ну да, я так и сказал — сотовый мед. Еще ты сказала, что под моим языком молоко и мед, а моя одежда благоухает, как... черт, забыл. Синай? Сирия? Дамаск? Ну ведь точно что-то восточное.
— Ливан.
— Ну и конечно, когда я раздел тебя, — он с явным удовлетворением вздохнул, — твое тело оказалось даже лучше, чем у той женщины на картине Делакруа, украденной твоим отцом. Как ты думаешь, может быть, ты будешь позировать в таком же виде для Фредди? Конечно, это будет не миниатюра, а изображение в натуральную величину, на этом я буду настаивать. А потом мы сможем повесить картину в гостиной.
— Это будет граничить с публичной непристойностью.
Ее улыбка мало-помалу приобрела столь хорошо знакомое ему великолепие. Прекрасно. Значит, он двигается в правильном направлении.
— Брось! Это будет даже забавно — показать тебя моим друзьям. У них же слюнки потекут. — И Вир взглянул на нее затуманенными глазами.
— Ну что ты, Пенни. — Маркиз мог бы поклясться, что голос его супруги почти не изменился. Разве что стал чуточку напряженнее. — Не стоит хвастаться перед друзьями своей удачей.
Посчитав, что дело сделано, Вир с аппетитом съел четыре тоста. Когда она покончил с едой, Элиссанда сказала:
— Доктор Нидхам велел поменять повязку во второй половине дня и еще раз — перед сном. Так что сейчас самое время.
Маркиз засучил рукав халата. Элиссанда осмотрела рану и быстро сменила повязку. Он как раз собрался вернуть рукав на место, когда она спросила, указав на маленькие полукруглые отметины над локтем: