«Вся Сербия готова к восстанию, – говорил он убедительно и восхищенно. – Террор коммунистов стал невыносимым. Шумадия ждет своего Батьку, своего Горского Царя, своего Генерала», – продолжал Никола, а этот самый Войкан, да, именно он, еще и добавил: «Батька, с красными будет покончено еще до Джурджева дня[10]».
Не знаю, просто не знаю. Ведь этому негодяю известно все… нет сомнения, что это были его люди. Люди, которых он долго тренировал, дрессировал. Но ведь видел же я в его глазах силу веры, чувствовал искренность его слов, в нем не было страха. Не может быть, чтобы я не заметил, что они ничего не боятся.
«Все, Батька, подготовлено, все ждут, – как сейчас слышу я голос Калабича. – Люди уже в горах, нужно только, чтобы они узнали, что ты вернулся. В настоящий момент у меня в лесах…»
Размеры названных цифр показались мне подозрительными, но я знал, что Никола вообще склонен преувеличивать. Столько-то тысяч из Милановаца, еще больше из Валеваца и Чачака. Упомянул он и Пожегу, и Неготин, и Соко-Баню, и Крагуевац, и Крушевац… половина Сербии, по его словам, ушла в леса. А я весь раскис от радости, вот, думаю, хорошо, даже если на деле это всего лишь одна десятая часть. Майор Василиевич, чувствую, весь напрягся, темнота скрывает его лицо, но видно, что Калабича он буквально пронзает взглядами, полными ненависти.
«Никола, рассказы твои хороши, да только что-то не верится, – сказал наконец Василиевич. – Как же это мы-то не знаем ничего о том, что вся Сербия в лесах и под ружьем?»
«Оставь, дай Дядьке Пере сегодня нас порадовать, – сказал я. – Как приятно его слушать. Он знает гораздо больше, чем мы. Мы с тобой, майор, далеко от людей, да еще и под землей, а Дядька Пера в самой Сербии, в центре событий».
Вот, за эти слова я и расплатился сейчас головой. А все мое легковерие! Меня не отрезвили даже следующие слова Василиевича: «Делай как знаешь, но по-моему, добром это не кончится».
После этого мы говорили еще часа два. Калабич даже показал набросок плана командной базы на Повлене и сказал, что выступить нам следует как можно скорее, лучше всего сразу после полуночи. И тогда, по-прежнему видя перед собой мрачное лицо майора Василиевича, я решил проверить еще раз. Отозвал Калабича в соседнее помещение, чтобы поговорить с глазу на глаз.
«Никола, скажи, дорога действительно совершенно безопасна? – спросил я его. – И действительно ли подготовлена командная база на Повлене?»
«На тысячу процентов, Батька!»
«А ты не преувеличиваешь?»
«Ты сам это вскоре увидишь. Твой Дядька Пера бьет без промаха».
«Ну, хорошо, хорошо», – постыдился я своих подозрений.
«А парни, говоришь, надежные?»
«Во всей Сербии лучших не найдешь. Любой готов за тебя в огонь и в воду».
Так мы разговаривали минут десять. Я намеренно вел разговор шепотом, чтобы дать ему возможность шепнуть мне что-нибудь секретное, если такое есть… А что мне еще оставалось? Как я мог ему не поверить? Ведь даже когда мы вышли из моего укрытия, он шел рядом со мной, а Василиевич за нами…
«Засада!» Что было сначала – выстрелы или этот крик: «Засада!» Не знаю, потому что в тот же момент кто-то прыгнул на меня и я оказался на земле. Сначала я подумал, что это Василиевич сбил меня с ног, чтобы прикрыть своим телом. Но тут же я увидел его в двух шагах от себя. Что-то скомандовал ему… но было поздно, его скосила очередь из автомата, а в это время чьи-то сильные руки уже завязывали мне глаза и одевали наручники.
Да, да. Жизнь – это азартная игра, а в такие игры я всегда проигрывал. Эта чертова ночь была для меня последней возможностью отыграться. Калабич настаивал на том, чтобы выйти сразу после полуночи, а Василиевич предлагал дождаться рассвета. Он предлагал подумать и никуда не двигаться, пока не установим связь с нашими базами и связными в Шумадии. Я выбрал ошибочное решение… ничего глупее и хуже выбрать было нельзя… Негодяй! Если бы только он… ОЗН! Только одно это слово, если бы он только это мне шепнул, пока мы были одни. Почему он этого не сделал? Может быть, ему было стыдно, что его сломали в тюрьме. Но я бы это понял, я бы ему все простил… Боже мой, я готов голову дать на отсечение, что он погиб! Я прекрасно видел, как он падает, как судорожным движением прижимает руки к груди! А сейчас этот болван рассказывает, что все это было разыграно и что Никола жив…»
* * *