Греясь на солнышке в теле человека, я вспоминала наше счастье, наш незамысловатый быт, человеческую жизнь — и ненавидела. Я вспоминала свои одежды и меха, покрывающие наше ложе, от удушливого смертного запаха которых я немилосердно чихала. Вспоминала его смех, тепло его твердых рук, нежность сильных пальцев, сияние глаз при свете лучины. Вспоминала кубки меда — а их было много — которые мы выпили вместе, съеденные нами яства, и нервно облизывала сухие губы. Вспоминала его запах — неповторимый, терпкий, немного пряный, который я узнавала даже человеком задолго до появления князя. Вспоминала вкус его губ, солоноватый и пахнущий железом — ведь в поцелуях я кусала его до крови. Вспоминала дни, проведенные в горнице в дреме и неге, потому что выходить на свет я не любила, а по ночам на прогулки не оставалось времени. Вспоминала тепло жемчуга, нежность янтаря, изменчивость перламутра, колкость изумрудов, кровожадность рубинов, прохладцу стекла в бусах и неприятный запах металла браслетов, колт и монист. Помнила я и странные, незнакомые мне и странные, без слов, песни Хромуши, тягуче-прекрасные и полные волшебной силы, когда она ласковыми руками расплетала мне длинную, до колен серебряную косу и костяным гребнем начинала прядь за прядью расчесывать невиданно густые жесткие волосы. Вспоминала утомляющий влажный жар бани, аромат распаренной березы, хлесткую боль от ударов веника и сладкую ломоту в каждой косточке после обливания студеной водой. Я помнила — и от этого ненавидела с каждой минутой все сильнее.
Я потратила неделю, чтобы отыскать древнюю колдунью и убедить ее научить меня всему, что знает и умеет сама. Она-то и рассказала мне о Ночи Гнева, которая выпадает раз в двенадцать лет, по завершении годового лунного цикла, и в эту ночь каждое живое существо имеет право отомстить за все обиды. Я долго готовилась к Ночи Гнева — колдовала, чаровала, заклинала. Заклинала на смерть. Желание убить князя руководило всей моей жизнью, моими силами, временем, помыслами и надеждами. Я придумала изощренный способ — из собственных волос соткала саван, прозрачный, как паутина, по сплетению нитей похожий на сеть, каждое волокно которого благодаря ворожбе могло убить целое войско. На это я потратила десять лет. И вот теперь саван был готов…
…Я соскользнула с пня, сладко потянулась и побежала к избушке. Там, забросив сумку за плечо, встала лицом к солнцу и запела Прощальную Песнь, отбивая такт босой ногой:
Замолчав, я не мигая смотрела на солнце. Из-за кромки леса выскользнула тучка и закрыла ясный лик светила. Значит, оплакать…
Волком я бы пробежала путь до города за ночь. Человеком — понадобилась почти неделя. Но я все рассчитала заранее, и к вечеру седьмого дня стояла под стенами города. Спрятав седую косу под косынку и сгорбившись, словно нищенка, я оперлась на клюку и проскользнула в ворота. Улицы города жили своей жизнью — сновали туда-сюда мерзко пахнущие дымом, потом и железом люди, мычала корова, ржали лошади, гомонили вороны, орали дети, ссорились воробьи, тявкали почем зря собаки, и этот многоголосый хор, как много лет назад, ошарашил меня, я сжалась в комочек и застыла посреди дороги, устремив остановившийся взгляд на запад. А там, гордо вздымаясь над городской толчеей, сияли осиновым серебром в закатном свете гордые главки княжьего терема. Волна памяти накрыла меня с головой, слезы хлынули по щекам, а сердце мучительно сжалось, не давая вздохнуть. Столбом стояла я и смотрела на слюдяные окна когда-то моего дома, не вытирая слез, а вокруг текла жизнь, безразличная к моему неизбывному горю, неизменная и настырная. Меня не было здесь десять лет, но ничего не изменилось, даже терем остался прежним, ничуть не обветшал, окошки кровавыми угольками горели на солнце — как раньше. Внезапно я почувствовала боль в коленях и поняла, что упала в лужу жидкой грязи у ног, а вокруг с истеричным лаем мечется грязная лохматая дворняга, которая и была причиной падения. Я медленно повернула голову и уставилась в испуганные собачьи глаза. Псина поджала хвост, заскулила и юркнула за угол. Я поднялась с колен, не обращая внимания на струящуюся по ногам зловонную жижу, и в последний раз посмотрела на крышу терема. Она призрачно сияла таинственным мерцанием в опускающихся сумерках. Крик стражника заставил меня оглянуться — городские ворота закрывали на ночь. Я решительно вышла из города и направилась по дороге к лесу. Дойдя до ближайших кустов, с облегчением юркнула под спасительную и уже прохладную сень и прилегла у корня старой березы. От шума и запахов города меня мутило, голова шла кругом, а сердце сковала тяжесть. Уткнувшись горячим лбом в сырую ароматную землю, я задремала.