– Благодарю вас, милорд, но я даже не знаю уже, кто я. Я в совершенной растерянности. Все, на что я полагалась в прошлом – спокойный разум, тихий свет в сердцевине моего существа, – побито, как пшеница в грозу.
– Ах! – Он протянул руку и обвел ее щеку кончиком пальца. – Да. И вам жаль.
Ласка была прохладной, твердой и прохладной, словно ее лицо вдруг охватил жар лихорадки под его строгим прикосновением. Огонь вспыхнул под ее корсетом, и пламя распространилось по всей ее крови.
Энн отодвинулась.
– Вы не должны. Именно это я и имела в виду. Это несправедливо.
Он опустил пальцы, точно ожегшись.
– Конечно, – сказал он.
Звук его шагов по плитам был похож на погребальный звон, когда он выходил из комнаты, его гроза следовала за ним, как альбатрос.
«Как трус, – думал Джек. – Я хочу ее и не могу устоять перед ней. И вот бегу, как трус!»
Ему страшно хотелось схватиться с кем-нибудь на шпагах или на кулаках или сесть на быстрого коня. Но вместо этого Джек пробежал по лабиринту Уилдсхея к зубчатому ограждению на верху стены. Он оказался над входом в замок, где арочный мост простирался ветвью над рекой Уильд.
Ветер в волосах, и ласточки вьются над головой, а он смотрит, как его враг отъезжает верхом на гнедом с римским профилем морды. Матросы бегут следом за Торнтоном стаей, как гончие. Одинокий лакей сидит на каменной стене, обрамляющей мост, и смотрит им вслед.
Джек уперся лбом в кулаки, лежащие на зубце. Энн Марш!
Она великолепна. Она не сует нос в чужие дела. В ее вопросах никогда не услышишь обычного любопытства или глупости. С этой ее чистой, честной прямотой она просто погружается в самую суть проблемы.
Почему он позволил ей наблюдать за его встречей с Торнтоном? Хотелось ли ему ее молчаливого присутствия при каждой акте этой нелепой драмы? И какой он ждал от нее реакции, если вообще ждал?
Он собирается жениться на ней. Он не будет больше никогда ласкать ее. Он лишил ее невинности в момент безумия, а потом, как лунатик, повторил это преступление в саду роз.
Эти три факта совмещают в себе всю ироническую нелепость его существования.
Он не хочет ее присутствия в своей жизни или в своем будущем. Но он жаждет ее стройного тела и ее невинной, страстной отдачи, жаждет всеми фибрами своего существа.
Сумерки бросали на ковер мягкие тени. Ее отец беседует где-то с герцогиней. Потом они с Джеком обсудят брачный контракт, чтобы решить будущее Энн. Каковы бы ни были результаты этого разговора, она будет обвенчана до того, как ее молодой муж уедет в Азию. Наверное, она никогда больше его не увидит.
Энн закрыла глаза, ища покоя. И ей показалось, что она находится в Лайм-Реджисе. Над головой кричат чайки. Ветер теребит плащ и прижимает юбки к ногам. Прибой грохочет, как если бы она стояла на краю Кобба – на древнем каменном молу, который выдается из берега, – а нетерпеливый океан раскачивает лодки.
Это место не изменилось с тех пор, как она его помнит, – скользкие, усыпанные окаменелостями скалы, твердые под ногой. Лодки, чайки, прибой – все осталось неизменным. Только она стала другой.
Да. И вам жаль?
Почему бы и нет? Что она приобрела от этого приключения? Это глубоко засевшее беспокойство? Эту позорную жажду мужских прикосновений?
«Если я чему-то и научился в Такла-Макан, мисс Марш, так это вот чему: если нет пути назад, нужно идти вперед. Уже слишком поздно отступать, не так ли? Вы совершенно ничего не теряете».
Или он не понимает? Она потеряла все: самоуважение, предсказуемое будущее, доверие отца, даже обещание заняться изучением этой окаменелости. Унижена до мозга костей.
Что-то коснулось ее руки. Энн открыла глаза. Рядом с ее локтем сидел серо-белый котенок и смотрел на нее – взгляд ярко-желтый, упорный.
– Ну, киска. – Энн, протянула руки к котенку. – Я захандрила, как дурочка. Что ты скажешь на это?
Котенок замурлыкал, бодая ее головой, потом прыгнул ей на колени.
Она почесала ему шейку.
– Ты живешь только этим мгновением, да? – спросила она. – Не беспокоишься о будущем?
Котенок уселся на ее юбках, и золотые глаза превратились в маленькие щелки в знак согласия.
– Понимаешь, – сказала она, – я могу идти только вперед, киска. Я не могу отступить, даже если бы хотела. Но полагаю, что имею право побарахтаться в этой маленькой жалости к себе. В конце концов, в любом случае я обречена на неудовлетворенность.
– Неужели? – раздался мужской голос. – Почему? Энн вздрогнула и резко обернулась, а котенок спрыгнул на пол.
– Джек!
Его стройная тень простиралась от открытой двери.
– Я стучал, но безуспешно, – объяснил он. – Я не хотел вас пугать. Хотите, чтобы я ушел?
Энн смущенно стояла у своего стула.
– Нет, – ответила она, сложив руки. – Нет. Входите, пожалуйста.
Джек закрыл за собой дверь и вошел в комнату, а потом присел на корточки и постучал пальцами по ковру. Подняв усы, котенок бросился на его руку.
– Вижу, вы нашли друга, – сказал Джек. Она снова села.
– Нет. Он нашел меня.
– Но вы друзья, или мне кажется? – Он сгреб котенка. – Этот малый достаточно подрос, чтобы уйти от матери. Как вы его назовете?
– Назову?
– Даже у кошки должно быть имя, – заметил Джек. – Мне кажется, что он очень похож на Цицерона.
– О нет! Думаю, он скорее походит на Горация.
– Тогда он будет Горацием, – сказал он, возвращая котенка Энн. – Ваш, если вы этого хотите.
Навострив ушки, Гораций начал бить по ее пальцам.
– Вы очень бесцеремонны с жизнями свободных существ, не так ли? – сказала она. – Неужели каждый ваш раб должен устраиваться по вашему желанию?
Легкая дрожь прошла по его спине. Все еще на корточках, руки расслабленно висят между его согнутых колен, Джек словно на миг застыл на месте.
– Нет, – возразил он. – Я не распоряжаюсь ничьей жизнью, Энн. Рабство не вызывает у меня симпатии. Конечно, кошки нам не принадлежат. Они выбирают нас, если нам повезет, и я думаю, что вас выбрали. Этот малыш прошел долгий путь от конюшен, чтобы найти вас.
Котенок чуть не соскользнул с коленей Энн. Она подхватила его и прижала пушистое существо к щеке. У нее какое-то странно мечтательное настроение, словно она побывала на Коббе и в лицо ей дул бриз.
– Я вовсе не уверена, что когда-либо полностью принадлежала себе, – проговорила она. – Я всегда принадлежала другим – родителям, братьям, сестрам, общности ожиданий, которые даны нам нашей верой…
Он поднял глаза и встретился с ней взглядом. От пустоты в его глазах ее охватило недоброе предчувствие.
– Не говорите так! Не говорите, что вы всегда принадлежали другим! Это вздор! Вы могли чувствовать долг, любовь. Вы могли чувствовать связанность общественными условностями. Вы никогда не были собственностью другого человека.
– Да, но буду, не так ли, когда выйду за вас замуж? Одним гибким движением Джек поднялся на ноги и отошел.
– Если бы я так думал, я никогда бы не согласился жениться на вас, что бы ни говорили в обществе.
– Жена должна слушаться мужа.
– В вашем мире, наверное. Не в моем. – Его голос опалял. – Когда я уеду за моря, вы будете совершенно независимы. Как жена герцогского сына вы будет владеть богатством и общественным положением. Вы сможете устраивать ваши дни, …как вам захочется. Хотите покровительствовать науке? Или, может быть, благотворительности? Стать благодетелем для молодых ученых вроде Артура Трента? Или вы предпочтете превратить весь дом в геологический музей?
Энн наклонилась и отпустила Горация гоняться по ковру за движущейся тенью Джека.
– Какой дом?
– У меня есть дом неподалеку от городка Уизимаут, – сказал Джек. – Он ваш.
– Уизимаут? Но ведь это…
– Да, чуть дальше по берегу, около Лайма. – Он обернулся и улыбнулся. – Так что, как видите, вы останетесь вблизи вашей семьи. Береговая линия там тоже полна окаменелостей. Найдите ваше личное счастье, Энн. Возьмите любовника…
– Нет!