— Я мечтаю попирать их распростертые тела! — с вызовом заявила Кэтрин минуту спустя и прыснула, как будто ее рассмешил ход мысли, приведшей к такому заключению.
— Вовсе не обязательно попирать тела лишь потому, что работаешь в конторе, — заметила Мэри.
— Ну да, — ответила Кэтрин.
Разговор пресекся, и Мэри заметила, что Кэтрин с унылым видом смотрит куда-то вдаль, поджав губы, — желание поговорить о себе или завязать дружбу, вероятно, прошло. Мэри поразила эта ее особенность быстро отгораживаться и замыкаться в себе. Такая черта свидетельствовала об одиночестве и эгоцентризме. Кэтрин по-прежнему молчала, и Мэри забеспокоилась.
— Да, они как овцы, — повторила она шутливым тоном.
— И притом очень умные, — добавила Кэтрин. — По крайней мере, думаю, все они читают Уэбстера.
— Уж не считаете ли вы это признаком большого ума? Я вот читала Уэбстера, и Бена Джонсона[18] читала, но не думаю, что поумнела — во всяком случае, не сильно.
— По-моему, вы очень умная, — заметила Кэтрин.
— Почему? Потому что заправляю делами в конторе?
— Я не об этом. Я представила, как вы живете одна в этой комнате и устраиваете вечера…
Мэри на секунду задумалась.
— На самом деле, мне кажется, нужно быть сильной, чтобы пойти наперекор семье. Я вот сумела. Я не хотела жить дома и сказала об этом отцу. Он не одобрил, конечно… Но в конце концов, у меня есть сестра, а у вас нет, так ведь?
— Да, у меня нет сестер.
— Вы пишете биографию своего деда? — не отступала Мэри.
Кэтрин этот вопрос, похоже, не понравился, и она ответила кратко, как отрезала:
— Да, я помогаю маме.
По тону, каким были произнесены эти слова, Мэри поняла, что ее поставили на место, словно никакого чувства взаимной симпатии между ними и не возникало. Кэтрин, казалось, умеет странным образом приближать и отталкивать, вызывая диаметрально противоположные чувства, с ней не расслабишься. Подумав немного, Мэри нашла этому одно объяснение: эгоизм.
«Эгоистка», — сказала она мысленно и решила, что прибережет это слово для Ральфа до того дня, когда — а это наверняка случится — речь у них снова зайдет о мисс Хилбери.
— Боже мой, какой беспорядок тут будет завтра утром! — воскликнула Кэтрин. — Надеюсь, вам не придется спать в этой комнате, мисс Датчет?
Мэри рассмеялась.
— Почему вы смеетесь? — спросила Кэтрин.
— Не скажу.
— Дайте угадаю. Вы смеялись, оттого что подумали, будто я просто решила сменить тему?
— Нет.
— Потому что подумали… — Она умолкла.
— Если желаете знать, меня рассмешило то, как вы произнесли «мисс Датчет».
— Ну тогда Мэри. Мэри, Мэри, Мэри.
С этими словами Кэтрин отодвинула занавеску, возможно, чтобы не видно было, как просияло ее лицо от этой внезапно обретенной близости.
— Мэри Датчет, — сказала Мэри. — Боюсь, не так звучно, как Кэтрин Хилбери.
Обе повернулись и стали смотреть в окно, сначала на серебряную луну, недвижно застывшую среди серебристо-синих бегущих облаков, потом вниз на лондонские крыши, утыканные трубами дымоходов, затем — на пустынную, залитую лунным светом мостовую, на которой был четко виден каждый булыжник. Потом Мэри заметила, как Кэтрин снова задумчиво смотрит на луну, словно сравнивает ее с другими светилами, виденными раньше в другие ночи. Кто-то в комнате у них за спиной сказал в шутку: «астрономы», испортив все удовольствие, и обе отвернулись от окна.
Ральф ждал этого момента и спросил:
— Кстати, мисс Хилбери, вы не забыли остеклить портрет? — По всему было видно, что он долго обдумывал этот вопрос.
«Вот идиот!» — Мэри чуть не произнесла это вслух, почувствовав, что Ральф сморозил глупость. Так после трех уроков латинской грамматики хочется поправить школьного товарища, который еще не выучил аблятив слова «mensa»[19].
— Портрет? Какой портрет? — переспросила Кэтрин. — Ах, тот, дома, — вы имеете в виду воскресный вечер. Это когда у нас был мистер Фортескью? Да, теперь припоминаю.
Какое-то время все трое стояли в неловком молчании, затем Мэри пошла посмотреть, как наливают кофе из кувшина: даже будучи образованной девушкой, она не могла не заботиться о целости фамильного фарфора.
Ральф никак не мог придумать, что еще сказать. Но несмотря на внешнюю растерянность, в глубине души всеми силами желал лишь одного: заставить мисс Хилбери повиноваться. Он хотел, чтобы она оставалась здесь до тех пор, пока он не завоюет ее внимание, хотя как это сделать, оставалось пока неясно. Подобные вещи нередко ощущаются и без слов, и Кэтрин поняла, что этот молодой человек чего-то ждет от нее. Она попыталась восстановить в памяти свое первое впечатление от знакомства с ним: вспомнила, как показывала ему семейные реликвии. И с каким настроем он уходил от них в тот воскресный вечер. Похоже, он осуждал ее. И совершенно естественно было предположить, что, вероятно, у него остался неприятный осадок и он до сих пор находится под впечатлением от того разговора. Так она размышляла, даже не порываясь уйти, — стояла, глядя на стену и едва удерживаясь, чтобы не рассмеяться.