— Любую.
— А что, ремесло-то у тебя какое? Говоришь, что ищешь любую работу, но это ничего не значит, черт побери. Вот… А раньше ты чем занимался?
— Чем придется.
— Чистенькой работой, да?
— Всякой.
— Так кто ж ты все-таки по профессии? Вот ежели меня спросят: «Какая твоя профессия?», я отвечу: «Я ночной сторож». Ну, а как тебя…
— Ну, в общем, я скульптор.
— Это который статуи лепит, да?
— Точно.
— Ага, — ночной сторож с задумчивым видом перевернул селедку, — здесь вроде как никто этим не занимается. Знаю я одного парня, он кондитер, марципановые розочки делает, да такие красивые, что хоть в петлице их носи. Но… — Со сковородки брызнул жир, и огонь вспыхнул, на секунду осветив лицо Адама — скуластое, бледное от усталости, спокойное и отрешенное. Потом он снова угас, и стала видна только его квадратная нижняя челюсть, красная в отблесках пламени.
— Как насчет селедочки?
— Нет, спасибо, я не голоден. А вы ешьте.
— Не люблю есть один. Давай за компанию.
— Мне совсем не хочется есть, спасибо.
— Нос воротишь, да?
— Кто, я?!
— Тогда держи селедку. У меня их вон сколько.
— Я и одной не осилю.
Ночной сторож шлепнул селедку на толстенный ломоть хлеба и положил его Адаму на колено.
— Нечего нос воротить. Давай налегай.
— Ну… ладно. Спасибо.
— Ммя-яу? — пожаловалась кошка, — Мммр-рау?
— Чертовы твари, — проговорил сторож, бросая ей кусок рыбы. — Так ты, значит, скульптор, ага?
Адам кивнул с набитым ртом.
— Денежная работенка?
— Едва ли.
— Тогда зачем тебе этим заниматься?
— Ничего не могу с собою поделать.
Псст! Псст! — зашипел жир на сковородке, когда ночной сторож положил на нее еще две рыбины. Затем он заварил чай.
— Аррро-оу? — осторожно осведомилась кошка. Адам кинул ей обглоданную рыбью кость. Он съел всю рыбину без остатка, вместе с кожей.
— Чайку?
— Спасибо. Вы очень добры.
— Да ладно, чего там… Тебе бы поспать чуток. У тебя усталый вид.
— Мне не очень удавалось поспать в последнее время, — признался Адам.
— А что ты думаешь о миссис Симпсон и герцоге Виндзорском?
Адам зевнул.
— А почему я должен о них думать?
— Моя старуха проплакала ночь напролет, когда он отрекся. Услыхала об этом по радио. Он аж осип от горя…
— Вот как?
— Точно… Совсем осип. Они еще потом его вышучивали.
— Да, я кое-что слышал.
— Слушай, а ты где ночуешь-то?
— Нигде.
— А в Армию Спасения обращался?
— А ну ее к черту! — Адама разморило в тепле, и он начал клевать носом.
— Папироску сможешь скрутить? — Сторож протянул ему табакерку. — Бумажки внутри.
— Вы добрый человек, — сказал Адам, — я этого никогда не забуду.
— А, чего там, — отозвался сторож, — когда-нибудь я скажу: «Адам? Это который скульптор? Я его знаю. Однажды мы вместе ужинали».
Адам рассмеялся.
— Ты проедешь мимо на своем шикарном «Роллс-Ройсе» и даже не заметишь, как я тут буду жарить селедку на огне.
Адам улыбнулся и смущенно покачал головой. Лучший способ развеселить человека — сказать ему, что когда он разбогатеет, то забудет старых друзей.
— Ты что, всегда так поступаешь? — спросил Адам.
— Как я поступаю?
— Делишься едой и…
— Да я едок-то не ахти какой. Всегда могу поделиться своей селедкой. Девчонки из ночных клубов, что живут здесь, на площади, они частенько останавливаются по пути домой, чтобы погреться у огня. Бедные шлюшки!.. Ох!
— Что?
— Если ты ищешь работу, тут на Лестер-сквер есть одно место; называется «Серебристая лиса». Может, у них для тебя найдется какая-нибудь работенка. Попробуй, загляни туда.
— Спасибо, может, и загляну. Боже правый, вот и рассвет! — воскликнул Адам с явным облегчением.
— Мммяяяу! — возопила кошка.
— Ах ты обжора! — сказал сторож, бросая ей ошметки последней селедки. — Чертовы кошки, уж вы-то знаете, где раздобыть себе что-нибудь на ужин…
Небо понемногу светлело. Близилось утро. С приближением дня на боковых улочках началось оживление: лязганье тележек с молоком, шуршание велосипедных шин. Из-под земли доносился отдаленный грохот поездов, где-то кричал петух, воробьи весело щебетали на солнышке. Мало-помалу нарастал шум пробуждающегося Города, который в первых, робких лучах утреннего солнца приобретал совершенно новый вид. Уличные фонари поблекли, даже неистовые неоновые огни потускнели, сделавшись невзрачными и неприметными. Велик и могуществен дневной свет, велик и беспощаден, ибо он прогоняет ночь, рассеивая ее злые чары!