— Люди! — презрительно бросил Носсеросс.
— А может когда-нибудь случиться, что я тебе до смерти надоем? — спросила Мэри.
— Моя маленькая лапонька-киска!
— Моя маленькая лысенькая обезьянка!
Носсеросса переполнял восторг, который он был в состоянии выразить лишь следующим образом:
— Ути-шпути-фути!
— Сюсечка-кусечка! — отвечала Мэри. — А вдруг ты разом влюбишься во всех хорошеньких девушек «Серебристой лисы»?
— Да что ты такое говоришь, барашек ты мой?
Носсеросс положил свою лысую крепкую голову на душистое плечико Мэри и глубоко вздохнул.
Он не видел, как Мэри подняла глаза к потолку и подмигнула.
Кто сказал, что динамит сильнее всего на свете?
Динамитом можно разрушить гору. Но одна маленькая чайная ложечка семенной жидкости может запросто сокрушить империю, развеяв по ветру то, что накапливалось веками — мудрость поколений, гордость, целостность нации, — подобно тому как ребенок разрушает башню из песка. Так разорвите пополам Трою, словно упаковочную бумагу, рассейте Антиохию,[18] как пригоршню риса, встряхните Британскую империю, как скатерть, вытряхнув из нее всех королей!
Носсеросс был мудр — мудростью Соломона, который построил языческие капища и поклонялся Ваалу[19] ради нескольких распутных филистимлянок. Носсеросс был проницателен и коварен — коварством Марка Антония, который променял империю на объятия дородной египтянки греческого происхождения с крючковатым носом. Носсеросс был силен — силой Самсона, который мог запросто разорвать пасть льву, словно негодный чек, но погиб в объятиях Далилы. Геракл держал на своих плечах небосвод, но вес двух сперматозоидов показался бы ему непосильным. Что толку в мудрости или в силе? Что толку в вековом женском опыте? За долгие шестьдесят лет своей жизни Носсеросс знавал сотни женщин — он был прекрасно осведомлен об их привычках, душах, обо всех ощущениях, которые может вызвать контакт с их телами. Это давало ему право, поглядывая на них с дьявольской усмешкой, смеяться над ними. Возраст и опыт обрекли его на мудрость. Но последняя вспышка угасающей мужественности бывает порой ослепительней молнии. В своем желании хоть как-то облегчить эти последние невыносимые простатические страдания старый человек отвергает мудрость, интуицию, силу воли, знания о жизни, здравый смысл, наконец, стыд — все, что только можно. И выставляет себя на посмешище — человек, витающий в облаках, — пока в один прекрасный день не посмотрит на себя в зеркало и не увидит там дряхлого, трясущегося, немощного старика. А женщина за его спиной будет натягивать платье, укоризненно поглядывая на него, — вот тогда-то, в безжалостном свете пасмурного дня, к нему вернется его благоразумие, ковыляя на неверных ногах и морщась от боли.
«Куда уходит любовь, когда возвращается благоразумие? И где тот жар, от которого так неистово билось сердце?»
«А ты купишь мне горжетку из чернобурки?»
«Да, если ты крепко поцелуешь своего старого Фила».
Мэри поцеловала его. Его лицо, подумала она, точь-в-точь как кожаное сиденье в автомобиле после того, как кто-то нагрел его своим задом. Потом она погладила его лысину и подумала: «На свете столько парней с потрясающей шевелюрой — скоро и я смогу найти себе такого…»
— Масенька-пасенька! — пылко проговорил Носсеросс.
Но перед Хелен и Ви Носсеросс явил свое истинное лицо — спокойное, жесткое и проницательное.
— Так значит, вы и есть та самая девушка, о которой Ви нам столько рассказывала? Как вас зовут?
— Хелен…
— Можете не называть мне свою фамилию, если не хотите.
— Нет, отчего же: Арнольд.
— Хелен Арнольд. И вы хотите работать у нас?
— Да, я хотела бы попробовать.
— Почему бы и нет? — сказал Носсеросс. — Хорошо. Можете попробовать.
— Спасибо… — Все произошло так быстро. Хелен не нашлась что сказать.
— Ви, — сказал Носсеросс. — Не могла бы ты подождать свою подругу за столиком? Мне надо кое-что обсудить с Хелен…
Ви вышла. Носсеросс широко улыбнулся и доверительным тоном вполголоса проговорил:
18
Город в южной Турции (современная Антакья), столица государства Селевкидов, основан в 300 г. до н. э.