Когда мы повернулись в другую сторону, женщина замолчала. Там снова была стена. Стоило нам повернуться, мы наталкивались на стену. Вокруг нас, приближаясь к нам, повсюду и всегда была стена. Кто-то из нас снова разжал руки. Мы услышали: он снова что-то ощупывает, шарит по полу и говорит:
— Не пойму, куда девались сундуки. По-моему, мы оказались где-то в другом месте.
И мы сказали:
— Иди сюда. Тут кто-то есть, рядом с нами.
Мы услышали: он приближается. Почувствовали, он подошел к нам, и снова ощутили его теплое дыхание на своих лицах.
— Вытяни руку вон туда, — сказали мы ему. — Там кто-то, кто знает нас.
Должно быть, он вытянул руку; должно быть подошел, куда мы ему указывали, потому что через минуту вернулся и сказал:
— Мне кажется, там какой-то мальчик.
И мы сказали:
— Хорошо, спроси его, знает ли он нас.
Он спросил. И мы услышали в ответ равнодушный, бесцветный голос мальчика:
— Да, я вас знаю. Вы — те трое, которым выпи выклевали глаза.
Тогда послышался голос взрослого человека. Женский голос, который, казалось, шел из-за закрытой двери:
— Ты снова разговариваешь сам с собой.
Детский голос беззаботно ответил:
— Нет. Тут снова люди, которым выпи выклевали глаза.
Скрипнула дверь, и затем вновь послышался женский голос — уже ближе, чем в первый раз.
— Отведи их домой, — сказал голос.
И мальчик сказал:
— Но я не знаю, где они живут.
И женский голос сказал:
— Не выдумывай. С той ночи, как выпи выклевали им глаза, все знают, где они живут.
И потом она заговорила другим тоном, как если бы обращалась к нам:
— Все дело в том, что никто не хочет в это поверить; говорят, это очередная «утка» — чтобы раскупали газету. Никто не видел выпей.
И каждый из нас сказал:
— Но даже если я выйду на улицу с остальными слепцами, никто не поверит мне.
Мы стояли не шевелясь, не двигались, прислонившись к стене, слушая женщину. Она сказала:
— Но если с вами вместе выйдет мальчик — это другое дело. Разве не поверят словам ребенка?!
Детский голос перебил:
— Если я выйду на улицу вместе с ними и скажу: вот те самые люди, которым выпи выклевали глаза, — мальчишки забросают меня камнями. В городе говорят, что такого не бывает.
Наступила тишина. Затем дверь закрылась, и мальчик снова заговорил:
— И потом, я сейчас занят — читаю «Терри и пираты».
Кто-то сказал нам на ухо:
— Я уговорю его.
И пошел туда, откуда слышался голос ребенка.
— Прекрасно, — сказал этот кто-то. — Так расскажи нам хотя бы, что произошло с Терри на этой неделе.
Нам показалось, что он пытается завоевать доверие мальчика. Но тот ответил:
— Мне это не интересно. Мне нравится только рассматривать картинки.
— Терри оставили в лабиринте, — сказали мы.
И мальчик сказал:
— Это было в пятницу. А сегодня воскресенье, и мне интересно только рассматривать картинки. — Он сказал это бесстрастно, равнодушно, отчужденно.
Когда тот, другой, вернулся, мы сказали:
— Вот уже три дня, как мы потерялись, и с тех пор мы так и не отдыхали.
И тот сказал:
— Хорошо. Давайте немного отдохнем, только не будем разнимать рук.
Мы сели. Нежаркое невидимое солнце стало пригревать нам плечи. Но даже солнце оставило нас равнодушными. Мы где-то сидели, потеряв представление о расстоянии, времени, направлении. Мимо нас прошло несколько голосов.
— Выпи выклевали нам глаза, — сказали мы.
И чей-то голос сказал:
— Эти люди приняли всерьез то, что было напечатано в газетах.
Голоса исчезли. Мы продолжали сидеть плечо к плечу, надеясь узнать по голосам и запахам идущих мимо нас знакомых. Солнце уже напекло нам головы. И тогда кто-то сказал:
— Пойдете снова к стене.
И остальные, продолжая сидеть, подняв голову к невидимому сиянию, ответили:
— Нет, еще рано. Подождем, когда солнце станет бить нам прямо в лицо.