Он назвал лишь четверых, упустив Бригитту. Вряд ли рейтинги шоу успели обновить со вчерашней ночи, она должна быть пятой. Я ничего не ответила, мне хотелось уйти. Но отчего-то я представила, что если я поднимусь с места и повернусь к двери, он выстрелит мне в спину. Если после убийства Бригитты он до сих пор здесь, почему бы ему не сделать это снова. Генрих залпом выпил свою маленькую чашку с кофе и поднялся, чтобы налить чай. Он снова взял не свою кружку. Я не знала, чью, но она явно принадлежала не ему, на ней были нарисованы розовые кролики. Пока он наливал кипяток, я подумала, что это лучший момент, чтобы сбежать, но так и не сдвинулась с места. Когда Генрих вернулся за стол, я сделала вид, будто бы вовсе его не замечаю, продолжив есть свой омлет.
- Помоги мне понять, почему эти люди - самые популярные. Я думаю, что дело в жалости. Это такое привязчивое чувство, которое заставляет людей стыдиться своего благополучия и делать поступки, которые не несут им никакой пользы. Возьмем для примера Лени. Восемнадцатилетний молодой человек, который только вышел из сиротского дома. Он обладает щенячьими грустными глазами и очаровательной манерой разговаривать. В целом, он ничего не добился и не принес никому пользы. Государство всю его жизнь тратило на него деньги, и ему придется проработать, по крайней мере, ещё восемнадцать лет, чтобы хотя бы покрыть расходы. Более того, у него нет родителей или других родных, которые будут грустить, если он умрет, и понизят на время свою работоспособность. Тем не менее, среди двадцати человек, каждый из которых полезнее него, он в пятерке лидеров.
Мне стало стыдно оттого, что Генрих был прав. Он говорил об этом цинично, я никогда не мыслила в рамках пользы для общества, но, тем не менее, была согласна, что жалость является превалирующим чувством в выборе, кого нужно спасать. Я сама сочувствовала Лени и желала ему чуточку больше добра, чем другим людям. Но я предпочитала называть это не постыдным словом «жалость», а желанием помочь более одинокому и незащищенному.
- Он может казаться людям интересным, - соврала я, чтобы убедить скорее себя. Каждый человек интересен, не бывает посредственных и скучных, но далеко не во всех это можно рассмотреть сразу, тем более с экрана телевизора.
- Брось. Далее Фабьен. Её история с отцом похожа на твою, только заканчивается хуже. Она - не дочь телезвезды, поэтому она на шоу в одиночестве. Люди жалеют её. Но Фабьен, в отличие от Лени, играет не только на жалости. Она пробует выжить, я даже испытываю уважение к ней. Ты видела её видеоблог про события на игре и её чувства, который стал так популярен среди школьников?
Мне не хотелось ничего комментировать про Фабьен, поэтому я только покачала головой.
- Далее твой отец. Он так старался спасти свою дочь, и теперь так картинно страдает перед камерами, что просто не мог не вызвать литры слез у женщин среднего возраста. Не стоит забывать и о более молодых представительницах, которые любят его только за его высокие скулы и белозубую улыбку.
Я не думала, что Генрих может быть таким говорливым. Его голос звучал очень самоуверенно, я и не предполагала, что ему можно попробовать возразить. Мой папа не страдал перед камерами, и он действительно пытался мне помочь, он не заслуживал того, чтобы говорить о нём в таком тоне.
- И, наконец, ты. Жалость все из-за той же звездной истории года. Плюс милая юбочка и овечьи глаза. Но ты пошла дальше, завела роман с вампиром, как в худшей романтической книге, заставив чувствовать жалость населения не только к себе, но и к своему умственно отсталому парню.
Генрих съел почти половину пирога. На его губах остались крошки, а по воротнику белоснежной рубашки стекал черничным джем. Я не отвечала ему не только из-за страха, но и потому, что вдруг поняла, что он сошёл с ума. Убийство его все-таки изменило, сделало его нестабильным и расторможенным.
- Узнать бы ещё вампирский рейтинг, все-таки, как все мы здесь понимаем, он куда важнее. Хочешь сплетню?
Я снова покачала головой.
- Я слышал из своих источников, что сама Патрисия хочет обратить одного из участников, чтобы сделать своим учеником. Из менее достоверных источников я слышал, что она выбрала Рене.
Я испугалась ещё больше и понадеялась, что Генрих соврал. Это могло бы быть хорошей новостью для Рене, если бы он не попытался её убить.
- Что? Откуда ты это узнал?
- Из своих источников, я же сказал. Совсем забыл предложить тебе пирог, будешь?
Он пододвинул ко мне тарелку, на половине, которая должна быть пустой, оставалось множество крупных крошек от его неаккуратного обращения с пирогом. Я поняла, что любой мой ответ будет неправильным, и его предложение угощения, куда важнее, чем все предыдущие вопросы. Я потянулась к столовому ножу, хотя прекрасно осознавала, что не только против пистолета, но и против самого Генриха он мне ничем не поможет.
- Генрих! Что ты здесь делаешь?! - услышала я визг Нины за своей спиной. Я вскочила с места и побежала из кухни. Нина продолжила что-то восклицать, и я надеялась, что ей он ничего не сделает, потому что рейтинги у Нины низкие. Она совершенно точно спасла меня, потому что Генрих не пошел за мной.
Я отошла за угол дома, чтобы Генрих не смог выстрелить в меня сразу из-за двери, и позвала Нину. Она не ответила, но я слышала, что она продолжает говорить что-то визгливым голосом, однако слов я не могла разобрать. Я ждала, и, наконец, она вышла на улицу, только тогда я позволила себе побежать в сторону своего дома.
Когда я только открыла дверь в спальню, все ещё спали, но я не успела сделать и шага, как у Рене и Винсента синхронно открылись глаза. Видимо, Дебби хуже реагировала на малейший шум или просто больше себе позволяла. Винсент внимательно осмотрел меня и пространство за моей спиной, томно вздохнул и закрыл глаза снова. Рене изучил меня не менее тщательно, потом взгляд его стал привычно расслабленным, он с неохотой подставил подушку себе под спину и принял полусидячее положение.
- У тебя что-то случилось? - спросил он тихо и мягко. Прозвучало так гармонично, что от его голоса не проснулся бы даже самый тревожный человек, приняв его за шум ветра или фразу из приятного сна. Он жестом предложил мне сесть рядом.
У меня был повод всех будить и создавать панику, но я будто бы была то ли околдована, то ли влюблена во всех них, поэтому уважение к их сну вышло на первый план. Я тихо прошла к Рене и села на его кровати. Я на расстоянии чувствовала его сонное тепло, это показалось мне несколько неприличным, и я отодвинулась на самый край.
- Да, хорошо, что ты проснулся, потому что про тебя мне тоже кое-что нужно сказать потом, - зашептала я.
- Начни с меня.
- Ладно. Генрих сказал мне, что слышал от кого-то, что Патрисия хочет тебя обратить в вампира.
Лицо Рене стало напряженным, а взгляд замер. Сначала я подумала, будто он тоже удивлен, что Генрих ещё здесь, но потом я увидела, как его взгляд скользнул сначала в сторону Дебби, а потом Винсента. Он не хотел, чтобы они услышали эту информацию, но вряд ли это было возможно.
- То есть, Генрих здесь? - сказал он, приподняв брови, не скрывая от меня свою игру. Я смогла выйти из-под их власти и перестала шептать, сказав громко:
- Да! С ним ничего не сделали, Генрих по-прежнему участвует в игре! Я с ним разговаривала, и он будто бы сошёл с ума. Я не могу назвать что-то конкретное, но он очень изменился. Он рассказывал мне о рейтинге участников, и я боюсь, что он убьет кого-то ещё. Мне кажется, что у него даже не отобрали пистолет, потому что вампирам нравиться смотреть на убийства.
Я не сразу поняла, как это антиправительственно прозвучало. Будто бы я на камеру засомневалась в чистоте намерений вампиров, устроивших эту игру и сделавших отдельный канал, на котором можно посмотреть куда больше, чем покажет даже самое низкорейтинговое телевидение. С другой стороны я сделала очевидные выводы в этой ситуации, и мои чудовищные слушатели должны были это понять.