Мэтт должен был улетать ранним утренним рейсом, и подвыпившая девчонка, стала обузой, которая меньше всего на свете была ему нужна. Все дело в гипертрофированном чувстве ответственности, размышлял он, поскольку у него самого три сестры, и все младшие.
Тяжело вздохнув, он сказал себе, что уже слишком поздно везти эту дурочку назад и заталкивать в банкетный зал, особенно когда там околачивается волчище вроде Джонатана Хендри. Проще всего забрать ее с собой, уложить в комнате для гостей, а с утра пораньше, перед отлетом в Нью-Йорк, отвезти домой. К утру, она наверняка протрезвеет и поймет, какой опасности подвергалась, ведя себя подобным образом.
Он предпринял еще одну попытку разбудить девушку, заранее зная, что даром теряет время. На мгновение она приоткрыла глаза, тупо поглядела на него, а затем снова крепко зажмурилась, прежде чем он успел сказать ей хоть слово. Почувствовав, как привалилось к нему тело девушки, Мэтт понял, что она снова погрузилась в глубокий сон.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Николь открыла глаза, с беспокойством оглядывая незнакомую спальню.
Комната оформлена в серо-белых тонах, окно закрыто строгими жалюзи. Она лежит на большой кровати, постельное белье накрахмалено и сияет безупречной белизной, сверху — мягкое шерстяное покрывало в серо-белую полоску… В одну секунду она поняла, что это мужская спальня, и ее охватила паника. Николь с трудом попыталась сесть на кровати и ахнула от нового потрясения, увидев, что на ней остались лишь трусики.
Она понятия не имела, каким образом тут оказалась. Последнее, что она могла припомнить, — это банкет в честь дня рождения отца Джонатана. Там она с кем-то танцевала… С кем же? Тело ее напряглось, и ужасающие воспоминания о событиях прошлого вечера пронзили серый туман, клубившийся в ее мыслях.
Она вспомнила, как пила шампанское и коктейль, как увидела Джонатана со Сьюзи… как увидела его…
Николь громко застонала и содрогнулась. Господи, что же она натворила?! И что сделал с ней этот незнакомец, с которым она ушла с банкета?
Ее снова начала трясти дрожь: есть только одна причина, по которой она оказалась сегодня утром в его постели. Факты говорят сами за себя.
Тошнота подступала к горлу, а голова болела так, словно ее кто-то ударил, но — удивительное дело! — она совсем ничего не помнила. Тело ее не мучила боль, и не было никаких признаков того, что прошлой ночью она перешла роковую границу, отделяющую девушку от женщины.
Сделав неимоверное усилие, Николь уселась посреди необъятной кровати, пытаясь преодолеть слабость от накатывающей тошноты и отвращение к самой себе. В эту минуту дверь спальни неожиданно распахнулась.
При свете дня он казался еще выше, чем ей запомнилось. Вероятно, он только что принял душ, потому, что его зачесанные назад волосы были влажными, а на коже остались капли воды. На нем было лишь полотенце, обернутое вокруг бедер. Тело казалось твердым и мускулистым, и темная полоска волос, что спускалась по его груди, странно взволновала Николь.
Она заметила, что в руках у него чашка с каким-то напитком, но, едва он приблизился к кровати, инстинктивно отшатнулась, судорожно притянув к себе простыню и глядя на него полными ужаса глазами.
— А-а, ты уже проснулась! Очень кстати, так как через полчаса мне надо уезжать. Я подвезу тебя по дороге в аэропорт. Возьми, я принес тебе чаю. Если хочешь выпить аспирин, то возьми в ванной, в шкафчике.
Как же так: он говорит совершенно будничным тоном… Незнакомец присел на краешек постели, и, ощутив, как кровать подалась под его весом, Николь покраснела.
От него пахло лимонным мылом, лицо блестело — очевидно, он только что побрился. От одного вида его гладкого загорелого тела она задрожала, и эта дрожь уже не отпускала ее, хотя Николь и отгоняла от себя страшные, мучительные предположения.
— Если тебе нехорошо…
Она покачала головой, прикусив нижнюю губу и испытывая мучительный стыд. Совершенно очевидно, что он привык, к такого рода делам, но ведь она…
На стене напротив кровати висело зеркало, и Николь увидела свое отражение. Неудивительно, что он подумал, будто ей плохо, — лицо у нее такое бледное, даже с зеленоватым оттенком! Она нахмурилась, неожиданно вспомнив о макияже, и пальцы ее коснулись чисто вымытого лица.
Словно прочитав ее взбудораженные мысли, мужчина сухо проговорил:
— Я умыл тебя.
Краска залила, только что совсем белое лицо, и Николь вновь содрогнулась, слишком ясно представив себе все, что, вероятно, он делал, когда она была пьяна и ничего не понимала.
Отвращение охватило ее… отвращение не только к себе самой, но и к этому мужчине.
Да, как он посмел! Разве мужчина может заниматься любовью с женщиной, если она не в состоянии понять, что с ней происходит? Но ведь мужчины так не похожи на женщин… мужчины совсем иные, а если уж быть, совсем честной, так надо признаться, что сама виновата, если он подумал… что она…
Дрожь затрясла ее с новой силой. Краешком глаза она увидела, как он потянулся к ней, и в ту же секунду отпрянула назад. Глаза ясно выдавали обуревавшие ее чувства.
Мэтт нахмурился. Неужели эта маленькая дурочка действительно поверила, будто… Он не знал, что лучше: выбранить ее, как следует или расхохотаться. Не может быть, что она и правда думает, будто… Он вспомнил, какой маленькой она казалась ему, когда он нес ее из машины, как доверчиво прижималась к нему. Какой хрупкой она выглядела, когда он помог ей стянуть это впившееся в нее платье, а затем отвел в ванную и смыл ее кошмарный макияж. Собственно говоря, он обращался с ней так, словно она была одной из его сестер, а теперь вот она смотрит на него круглыми глазами, будто считает его насильником.
Да, это было бы для нее хорошим уроком, если б он действительно воспользовался ее доверчивостью, мрачно размышлял Мэтт, рассматривая девушку. Если бы прошлой ночью он не увел ее с банкета, несомненно, нечто в этом роде непременно случилось бы с ней.
Не надо быть семи пядей во лбу, сразу ясно, что с ней произошло. Вероятно, эта глупышка переживает из-за несчастной любви, и виной тому — Джонатан Хендри.
Вот уж кто наверняка сумел бы воспользоваться ситуацией, не упустив своего, и не задумываясь о последствиях.
Мэтт видел, как напугана эта девочка… Он открыл, было, рот, чтобы успокоить ее, но передумал. Возможно, будет лучше, если он оставит все как есть: пусть она считает, что произошло самое худшее. Она выглядит такой напуганной, такой потрясенной, что, вероятно, никогда больше не станет вести себя безрассудно. С одной стороны, это довольно жестоко… но если благодаря этому она не будет больше так рисковать, как вчера вечером, то, в конце концов, окажется, что он сейчас делает ей одолжение.
И вместо того, чтобы сообщить ей правду, Мэтт поставил чашку чая на столик и потянулся к ней через кровать, положил руки ей на плечи, слегка встряхнул ее и поинтересовался:
— В чем дело? Прошлой ночью ты была совсем не такой.
Он почувствовал, как она сжалась, и увидел, какими несчастными стали ее глаза, однако, подавляя сочувствие, напомнил себе, что обманывает для ее же собственного блага.
— Надеюсь, я не разочаровал тебя, а? — добавил он. — Я знаю, для тебя это было в первый раз, но ты, кажется, осталась, вполне довольна, особенно потом, когда мы…
Николь не сумела подавить болезненный стон, сорвавшийся с ее губ. Это просто ужасно… невыносимо… это намного хуже всего, что только она могла себе когда-нибудь представить. Как он может спокойно говорить о том, что случилось прошлой ночью?! Говорить таким обыденным тоном, словно для него все это ничего не значит. Да, для него это действительно ничего не значит…