После шестой склянки зашел Немец.
– Доброй ночи, – тихо обратился он ко мне и назвал по имени. Последний человек в этом городе, который называет людей по старинке, а не обозначая профессию.
– Доброй ночи, господин Рейтан, – сказал я и пригласил его на кухню. Герда подсела под его руку, и Немец начал чесать ей за ухом. Герда любит Немца. Может часами сидеть вот так, загипнотизированная его бережными прикосновениями.
Немец выглядел усталым и постаревшим. Мы какое-то время не виделись, а до этого просиживали у меня за спорами от вечернего и до утреннего гацаковского звона. Потом он как будто куда-то пропал – я не заходил, не хотел его тревожить.
Рейтан был сам по себе, детей у него не завелось. Подчеркивал, что он «из тех самых Рейтанов» и что на нем «Рейтаны закончатся». Хорошие манеры не позволяли мне спросить, что это за «Рейтаны» и чем эти «Рейтаны» примечательны. Как-то он упомянул, что его далекий предок пробовал не дать «разодрать Беларусь на куски, но проиграл “пустомелям”». И про Грушевку в его истории что-то было. Без Google деталей уже не выяснить, но из его запутанного рассказа я понял, что предок этот лежит вот прямо на нашем лютеранском кладбище. Потому что немец. А где еще в Грушевке[4] немца похоронить могли?
Когда-то Рейтан работал гейм-дизайнером. Он был, как тогда говорили, «айтишником». Айти – префектура на японском острове Хонсю, где в XVII столетии была предусмотрена смертная казнь для христиан, которые пытались овладеть японским языком. Айтишники тоже пользовались собственными языками, языками программирования, которые приносили им благосостояние. Из-за сходства отношения японцев Хонсю XVII столетия и обитателей Силиконовой долины к языку последних и назвали айтишниками.
Рейтан создавал цифровые миры. Образование – физмат, то есть отвечал он наверняка не за дизайнерскую, а за цифровую часть. Был человеком уважаемым и состоятельным. Создавал законы, по которым жили миллионы геймеров, проектировал для них «ландшафты» и «уровни». Все время тоскует по огромному дому, который построил в Ратомке, как и положено Богу – создателю электрических вселенных. Но потом кто-то более могущественный вытащил шнур из розетки.
И остались только тьма и однушка недалеко от проспекта Свободы. Чтобы дойти до Ратомки, теперь надо пересечь границы шести городов-государств, причем этот риск не будет иметь никакого смысла: дом отапливался газовым котлом, ни камина, ни печи в нем, по тогдашней экологической моде, не было. Поэтому сейчас выжить в нем просто невозможно.
Работы у Немца после наступления тьмы не было. Он жил на капитал, который успел наменять, когда понял, что нужно срочно сдавать доллары (он, как математик, это понял одним из первых). Гений рациональности, он до последнего пытался объяснить все, что происходило вокруг, с научной точки зрения. Об этом мы, собственно, и спорили с условной ночи до условного утра. Но, повторюсь, последнее время он как-то скуксился, глаза погасли.
Рейтан достал из кармана герметичную жестянку из-под гуталина, торжественно свинтил с нее крышку. Внутри лежал небольшой целлофановый сверток.
– Вот, берег на черный день. Кипяти воду. Сейчас будем баловаться.
– Что это? Не может быть! – вскрикнул я, не веря. Потому что запах просочился даже через целлофан.
– Да, это последние запасы. Может, даже последние на Земле. Настоящий. Не желудевый. Не цикориевый. Я когда-то сам с Явы привез. Черный, средней обжарки. Свежемолотый. Кофе! Хотел разделить с другом. Радость, пережитая в одиночку, не настоящая. Воспоминаний не остается.
О, как мы пили этот кофе! Ричард Пратт из рассказа Роальда Даля «Дегустатор», поставивший на кон свой дом, и то не так чутко прислушивался к вкусовым оттенкам вина, чем мы – к нашему напитку. Шутка ли: последние глотки кофе на земле! Каких только ноток мы по очереди в нем ни находили! Каких только забытых запахов не слышали в его аромате!
– Корица! Чувствую корицу! – ревел я. – А этот легкий ореховый привкус?
– Жареный фундук на второй секунде послевкусия! – закатывал глаза Рейтан.
– А вот сейчас, как немного остыл, – настоящий шоколад! – щелкал я пальцами.
Герда наблюдала немного презрительно: она не могла понять, почему эти смешные люди не могут определить вещь по чувствам, свойственным ей одной. Свежемолотый кофе пахнет свежемолотым кофе и имеет вкус свежемолотого кофе. Именно поэтому во времена, когда кофе можно было купить в любом магазине, мы пили его с таким наслаждением.
– Лучшая вещь под темными небесами, – сказал я, когда жидкость в наших кружках закончилась.
– Они не такие уж и темные, – педантично заметил Рейтан.