— Это какого же человека? — испугалась Дэзи. — Руслана Климова?
— Нет… Хотя не исключаю: если мы еще раз увидим твоего жениха, то это тоже что-то, безусловно, прояснит!
— А про кого же вы говорите?
— Я имею в виду небезызвестного тебе Никиту Лопухина.
— Ах вот что… — Дэзи покраснела.
— Да. Я говорю именно о нем.
— А где же он?
— Если бы я только знала… — вздохнула Светлова. — Но мне кажется, что сейчас он очень, очень далеко отсюда.
Глава 7
Черный археолог Семанович проснулся в своей палатке от странного ощущения. Не то чтобы это был звук или шорох. Скорей движение воздуха — как будто мимо проскользнуло нечто!
Семанович расшнуровал полог, на четвереньках выбрался из палатки, взял фонарь и пошел, стараясь не хрустнуть веткой — чтобы не разбудить остальных!
А то черт знает что подумают! — проверять захоронение.
"И зачем украшения на жмурике оставили?! — тревожно думал он про себя. — Конечно, ходить тут некому… А все-таки!
А вдруг Иван польстился? Человек он темный, необразованный, научной музейной ценности этих находок понять до конца не может… Вот и польстился на серебришко… Набьет карманы да деру! Ищи его свищи здесь в тайге… Не похоже, конечно, на Ивана: все-таки не первый раз он у него в помощниках… А все-таки! Вдруг попутал бес человека?
А что, если это тот парень, Никита, который вместе с Иваном пришел? Парень очень подозрительный… Так и не объяснил толком, что он тут забыл, зачем околачивается? Вдруг тоже на украшения польстился?"
Надо было, конечно, с вечера все собрать и припрятать! Да только археолог в душе Семановича взял верх над бизнесменом. Солнце уже садилось, темнело. И он не успевал расчистить до конца «косточки».
А там все так хрупко — дунуть страшно… «Косточки» от яркого света и свежего воздуха начинают разрушаться. От одного только взгляда можно сказать. Тут не то что украшения изымать, поглядеть пристально страшно!
Забирать украшения — означало повредить всю картину захоронения. А Семановичу очень хотелось наутро сделать фотографии, зарисовать все подробно, по науке, по правилам…
Но вот теперь, ночью, из-за его сентиментальности на захоронение мог польститься какой-нибудь дурак, прослышавший о серебряных украшениях. Хотя специалисту понятно: ценность тут не в самом серебре.
Подсвечивая себе фонариком дорогу, Семанович осторожно пробирался между деревьями…
И вдруг испуганно остановился. Послышалось, будто хрустнула тонкая веточка. Такой легкий хрупкий звук…
«Шуркэн-Хум ходит неслышно, — не к месту вспомнил Семанович. — Подкрадывается незаметно, невидимо… Вот уж не к ночи будь помянута эта Шуркэн-Хум!»
Семанович усмехнулся, стараясь отогнать глупые страхи, достойные неграмотного охотника Аулена и его первобытного сознания. Но, несмотря на всю самоиронию, он чувствовал какую-то тревогу.
"Спокойно, — успокаивал он себя. — Ты ведь не в юрте родился… Это те, кто в юрте, Аулен и его соплеменники, причисляют медведя к сверхъестественным существам, медвежьи песни слагают! А когда удается убить — эти дикари устраивают игрища и пляски.
Медведя убьют — пять дней пляшут, медведицу — четыре дня, медвежонка — три…"
«Медведицу — четыре, медвежонка — три…» — повторяя эти слова про себя, как считалку, Семанович пробирался между деревьями.
Считалка вроде немного его успокаивала…
Опять будто хрустнула ветка!
«Перекусывает страшный зверь железный обух топора… — вспомнил вдруг археолог слова „медвежьей песни“, — перетирает железо в крупинки, мелкие, как песок… Со страшным ревом, готовый пожрать, набрасывается… И разрывает в клочья, величиной в шкурки рукавичные…»
Дикий страх вдруг окутал его с головы до ног. А ноги никак не слушались, не желали идти дальше. Семанович чувствовал себя так, будто за его спиной притаился дикий зверь.
Археолог выключил фонарик и резко обернулся.
На секунду ему показалось, что среди бурой полутьмы, между деревьями таится какая-то огромная косматая тень.
«Да нет… Ерунда! — успокоил он сам себя. — Показалось…»
Он опять включил фонарь.
Больше он сделать ничего не успел… От сокрушительной непосильной тяжести, обрушившейся на него сзади, хрустнули его собственные позвонки.
«Ударяет своими могучими лапами.., разрывает своими острыми когтями.., кедроветвистыми…» — мелькнули напоследок в его затуманившемся предсмертном сознании слова ритуальной «медвежьей песни».
«Что за глупость? — всегда думал раньше Семанович, занимаясь анализом текста этой песни. — Как это — кедроветвистые? Чушь какая-то…»
Теперь это ему стало понятно… Такую невероятную, разрывающую тело на кусочки боль причиняли ему эти когти.., эти кедроветвистые… Пропади они пропадом!
Все закончилось очень быстро.
Как смятая тряпичная растерзанная кукла, черный археолог Семанович лежал на спине, уставившись остекленевшим взором на ночное звездное небо и верхушки вековых деревьев.
А Иван проснулся от звука шагов. И аж потом покрылся в своем спальном мешке от озарившего его подозрения. Эге! Ребята, так дело не пойдет! Украшения есть украшения… За них любой музей отвалит достаточно монет.
Не иначе кто-то решил погреть руки. Попутчик этот Никита? А может, охотник? А что, если сам Семанович решил его надуть? Усыпил его бдительность научной болтовней — «не трогай да не трогай, тут ценность в общей картине и целостности захоронения»… А сейчас вот свинтит отсюда вместе с серебряными украшениями, Шлиман фигов. Точно, Семановича шаги были! Куда это он отправился? Неужели к захоронению?
Точно-точно… Видно, решил археолог с ним, Иваном, выручкой от этой экспедиции не делиться.
И бородач, кипя от злости, заторопился к раскопу.
Он был намерен серьезно разобраться с Семановичем.
Однако из разбора этого ничего не вышло.
Семанович валялся недалеко от раскопа бородой кверху. Глаза, стеклянные, жуткие, смотрят в небо, голова набок, как у курицы задушенной. И весь… Ну, только в фильмах ужасов такое бывает!
Иван наклонился пониже, ошеломленно разглядывая своего работодателя. Потом кинулся к раскопу… Серебро!
Серебро вроде было на месте.
Однако разглядеть особенно он ничего не успел.
Какая-то невероятная тяжесть навалилась сзади, сдавила так, что хрустнули кости, — и опрокинула здорового бородача на землю…
Охотник Аулен спал мирно и спокойно, с чистой совестью и ощущением собственной безопасности.
Дело в том, что накануне он сделал хороший подарок для лесного духа Унт-тонха, «волосатоглазого, волосатоногого духа», который согласно верованиям его народа живет в чащобе и помогает хорошим людям в охоте, а также защищает их в лесу.
Когда Аулен накануне убил лося, то он, как и полагается приличному и умному человеку, тут же предложил духу взять то, что тот хочет: хочет, всю тушу целиком, хочет — только кровь, или мясо, или шкуру… Ну, в общем, что понравится.
Унт-тонх подумал и взял, как и полагается духам, только «силу пищи», а все остальное, к удовольствию Аулена, оставил ему.
И теперь охотник Аулен мог спать спокойно, потому что знал, что Унт-тонх защищает его.
Вообще Аулен знал: чтобы умилостивить духа, к нему следует относиться правильно. Приносить подарки, не называть его обидными словами, не осквернять его местожительство. Ну, в общем, вести себя точно так же, как с людьми, с которыми не хочешь ссориться.
Так себя Аулен и вел. И поэтому он очень надеялся на помощь и защиту Унт-тонха.
Хотя сон, надо признаться, ему снился не простой… Снилось охотнику, что сидит будто бы на дереве Унт-тонх. А рядом с ним другой дух, Кынь-лунк.
Страшный и злобный, носитель враждебного людям начала. Тот, что соблазняет людей на нарушение запретов. Даже дети знают, что родился Кынь-лунк под землей и туда же, в свое подземное царство, он забирает людей, которых обрек на смерть главный бог Торум. У русских есть свой Кынь-лунк, они называют его чертом.