Бессильный, бодрствующий и отчаявшийся он начал делать то, что было прямо противопоказано человеку, пребывающему в его положении – думать. И каковы же были его мрачные мысли? Заглянуть в эту душу означало бы опорожнить ее, поэтому ограничимся одним лишь безобидным наблюдением. Но перед тем, как сделать следующий шаг навстречу к заветным мыслям Владислава Романовича, которые, несомненно, могут показаться пропитанными беспробудным мраком, тьмой, заволокшей его в бездну, следует отметить, что его мысли относящиеся к кому бы то ни было есть лишь искаженные мысли едва проснувшегося человека. В каждом временами проявляется тьма, наша же задача усмирить эту непослушную блудницу.
Несмотря на всю важность данной минуты, безусловно схожей с минутой, в которой хищник, уже пригнувшийся в траве, вот-вот прыгнет на свою жертву дабы прокормить себя, несмотря даже на состояние Владислава Романовича и весьма плачевное его самочувствие не стоит оправдывать его мысли пока они окончательно им не завладели и какими бы они ни были, в первую очередь следует всегда помнить о том, что важно не столько то зло которое человек питает сколько то зло через которое он переступает. Эта извечная борьба души с телом, разума с чувствительностью, правды с ложью неотступно преследует каждого человека, проявляется так или иначе в каждом его решении, и прежде, чем осудить, прежде чем взглянуть на свои поступки, на свои решения, человек не замедлит и не упустит возможности совершить вещь, от которой он не может отказаться – от порицания ближнего своего. Вот эти мысли, которые Владислав Романович едва ли мог контролировать:
«Что же это такое? Почему они не дают мне покоя? Почему эти люди беспокоят меня, осаждают меня, тревожат меня? Мне так хочется спокойствия и тишины, мне бы хотелось этого больше всего на свете. Почему же мне не суждено было сделаться любящим? Поистине я стал ненавидеть, но ненавидеть кого? Сначала себя, затем остальных. Есть истина, которая напоминает мне о том, что я сбился с пути, она гласит: «если ты избрал путь ненависти, если все ненавистно тебе, значит ты проиграл» и поистине, мой разум не позволит мне прильнуть ко лжи, предстать пред остальными в виде грязного, неопрятного человека. Я стал бедняком, но не потерял былого достоинства. Пускай мои одежды не залатаны, зато мое сердце продолжает чувствовать! Но есть нечто… ох! Опять эти дети зашумели, да что же это в самом деле! Ну как так можно, вот если бы они… Если бы их хорошенечко… ах, нет, нельзя думать плохо, нельзя дурно поступать… нельзя. Но что же? Ах, есть кое-что, тревожащее меня, убивающее во мне всю волю, всякую жизнь даже сильнее ненависти, я… я не могу ничего написать, мне так трудно придумать… невыносимо трудно, до невозможности. Разве этого я желал? Я потерял все, все что когда-либо имел: семью, друзей, работу, любовь… я лишился всего чем дорожил и обратился… стал делать то, чего мне вовсе не хотелось. Для чего? Чтобы обрести свободу. Какую свободу? Свободу быть собой и бежать от самого себя. Но даже это, даже моя свобода теперь разбилась на маленькие кусочки, на мелкие осколки, которые мне никогда ни собрать, ни соединить воедино. Мне так жаль своей прожитой жизни, так дурно знать, что всю жизнь я только и делал что страдал, и за что? Просто так. Таковы наши страдания, такова наша жизнь, так будет ли возмещение? Будет ли мне, когда нибуть награда за мой безвозмездный труд? Ради чего я это делал? Я ненавижу это, ненавижу жизнь, в которой шумят дети, в которой птицы до боли в ушах трещат и трезвонят поутру, я ненавижу жизнь, в которой есть бессонница, ненавижу жизнь без любви… ненавижу!»
Владислав Романович смолк под воздействием мучительного своего положения. Он ощущал себя больным, хотя был абсолютно здоров и как некоторые искусствоведы поговаривают: «Гении больны телом, но свободны душой» так можно было сопоставить в этом отношении и Владислава Романовича с остальными «больными гениями» и признать в какой-то мере то, что Владислав Романович был одаренным, но увы, против своей воли, скорее даже насильственно одаренным, отличным от остальных своим талантом, который себя никак не оправдал.
Лежа на кровати под крики детей и Марьи Вадимовны, Владиславу Романовичу все же удалось отвлечься от громогласной суеты и ненастного шума, исходившего снаружи и беспрепятственно проникавшего внутрь, в самую глубину его сознания. Чем можно было отвлечь эту сломленную душу? Только любовью. И действительно, стоило ему услышать сначала запах деревьев, а затем и звук шелеста тысячи листьев на нем как этот звук моментально сообщил ему успокоение, невольно проявил улыбку на его угрюмом лице и возбудил в нем чувство любви. Не проявлявшееся долгие годы и давно забытое, чувство это нисходило на него с самых небес и ласкало подобно ветру его бледную от недостатка солнца и прогулок кожу, дряблую не по годам, обветренную постоянными ночными сквозняками, исцарапанную чесоткой, болезненную от плохого аппетита, и умирая Владислав Романович начал оживляться, приходить в себя, любить и торжествовать над ненавистью, над смертью тела и души так словно он никогда не подвергался злостным нападкам внешнего мира что так рьяно повергал Владислава Романовича в самое отчаянное состояние и заставлял его сомневаться в дальнейшей способности сосуществовать вместе с остальными его обитателями.