Владислав Романович едва не уснул, воспользовавшись минутой затишья, которая неизменно накрывает нас поверх одеяла пледом полного безмолвия, как вдруг он вытянул правую ногу и ударился об деревянную дощечку бывшую краем кровати пальцами своих ног и застонал от боли. Сон отпрянул, шум воцарился вновь. Ко всему этому прибавилась нестерпимая духота вынуждающая Владислава Романовича судорожно переворачиваться на кровати, перебирать одеяло руками и ногами, потеть, иногда отбрасывать одеяло в приступе ярости, а затем возвращать его обратно, укутываясь всем телом несмотря на нестерпимый жар.
Духота обыкновенно привлекает мух, но еще больше их привлекают открытые окна, через которые без труда можно проникнуть в неведомое логово, жаль мух обычно не заботит то, каким образом они выберутся из него. Одна такая муха залетела в комнату к Владиславу Романовичу, но этим она отнюдь не стала ограничиваться, этого ей показалось мало. Она заметила на кровати какое-то существо и единственная ее мысль (если мухи конечно способны мыслить) состояла из того, как бы поскорее изведать и познать какое оно из себя это лежачее, порой движущееся существо? Таким образом муха начала хладнокровно осаждать Владислава Романовича, она садилась ему на лицо, беспрестанно жужжала, мучила, изводила бедного не выспавшегося писателя. Эта муха была безжалостнее всякого следователя, всякого преступника и надзирателя, ей казалось мало одного, трех, пяти раз сесть на лицо обезумевшему от бессилия Владиславу Романовичу, который отбивался, шикал, махал руками, тряс одеялом, но увы никак не мог принудить себя открыть глаза и тем более встать дабы дать отпор злосчастному обидчику, крохотному злодею, ей хотелось завладеть этим существом и потому она никак не могла от него оторваться, не могла воспротивиться своему инстинкту.
На какое же мучение она обрекала Владислава Романовича! Дошло даже до головных болей и льющихся слез, но, так вышло, что именно из-за слез его носовая полость вдруг сузилась до двух маленьких щелей, через которые практически невозможно было дышать. Владислав Романович более не мог держать глаза закрытыми. Наступила минута, когда он начал сомневаться в собственной безопасности. Ему чудилось дуновение смерти. Все в одночасье закружилось вокруг него, предметы потеряли недвижность, ровно, как и поверхность бывшая им опорой. Владислав Романович перестал плакать, он сел на кровать и свесил ноги на пол, он сгорбился дабы опереться руками о кровать. Одеяло соскользнуло с его плеч и прикрыло бедра.
Он со всей серьезностью вперился взглядом в необозримое, словно там ему удалось бы найти помощь, отыскать жизнь, которую как ему казалось он начал постепенно терять. Этим взглядом он словно вопрошал самого Бога о своей судьбе и ответом на этот молчаливый взгляд пришлась немая тишина. Для Владислава Романовича больше не существовало шума сандалий Марьи Вадимовны и криков играющих во дворе детей, все это осталось там, за сценой, он же путем какого-то осознания, близости смерти сумел-таки выйти за ее пределы.
Но приблизившись настолько, насколько это было возможно, смерть как это нередко бывает, отпрянула от Владислава Романовича оставляя его на попечение своей помощнице. Сон – это маленькая смерть, подготовка к смерти, смерть мимолетная, проходящая. Владислава Романовича окутала эта помощница смерти, а он и не заметил, как внезапно уснул, как оборвалась всякая связь реального с вымыслом и в какой-то степени этот обрыв, называющийся переходом ко сну или засыпанием поглотил Владислава Романовича еще до того, как тот успел углубиться в него. То можно было назвать спасением. От кого? От самого себя.
Он спал очень дурно и в конце концов, ближе к вечеру, он проснулся в не менее плачевном расположении духа чем до этого. Голова кружилась, глаза болели и слезились, нос шмыгал, кости болели, зубы ныли. Владислав Романович снова сел на кровать и свесил ноги. Теперь он вопрошал самого себя и вопрос, который он задал себе, был по-своему ужасен. «Стоит ли проживать сегодняшний день? Стоит ли проживать оставшуюся жизнь?» – Настолько глубоко в нем засела та боль, которая продолжала осаждать его со всех сторон, что у него не оставалось иного выбора кроме как прийти к столь страшному заключению, но вопрос не всегда имеет ответа, не всегда может привести к действию, но тем не менее, когда вопрос задан и сформулирован, он имеет право тяготить душу вопрошающего до тех пор пока он не будет полностью разрешен.