Прищурившись, я прикидывал, смог бы попасть на таком расстоянии ей в пенсне из рогатки или нет.
Учителя я по обыкновению не слушал, а думал о своём. Разные картины, одна страшней другой, рисовались моему воображению. То мне представлялось, как полицейские окружают кордон, выводят и связывают Настеньку, а дом и усадьбу сжигают. То будто видел издали зарево пожарищ, а подойдя ближе, находил одно пепелище: обгорелые брёвна, обугленный труп Жучки на цепи, развалившуюся печь. Или же был свидетелем неравного боя, завязавшегося в лесу между партизанами и оккупантами. Я слышал выстрелы, крики, стоны раненых, взрывы гранат…
Часа в два дня во двор въехала машина с полицейскими. На бортах отколоты щепки, очевидно, пулями, на заднем правом колесе спущен баллон, и машина накренилась набок.
На полицейских разодраны шинели, у некоторых забинтованы руки, головы. Человек пять, видимо, ранены были тяжело, и их сняли осторожно. Потом бесцеремонно стащили за руки и за ноги ещё двух, положили рядом у стены, прикрыли лица шинелями.
Один из полицейских докладывал что-то приехавшему начальнику. На перемене мальчишки прилипли к окнам.
— Здорово они их отделали…
— Двоих насмерть. Смотри, кровищи…
— Так им и надо.
— Кто же это их?
— «Кто-кто»… Дурак. Не знаешь, кто в лесу?
— Тише, директор…
13. ТЁТКА МОРОЧИТ МНЕ ГОЛОВУ
После посещения лесника я стал смотреть на тётку другими глазами. Оказывается, у неё есть ещё другая жизнь, которую она от меня скрывала. До этого она казалась мне сердитой, вечно всем недовольной, ворчливой женщиной, но теперь я видел, что она не совсем такая. Я и раньше замечал: стоило мне заговорить о полиции, о прибывших новых немецких частях, как она вдруг менялась в лице, становилась внимательной, ласковой.
Вскоре произошло ещё одно маленькое происшествие, усилившее мои подозрения.
После занятий, когда уже темнело, я возвращался из училища домой. На углу, около городского сада, я увидел тётку, стоявшую с Дарьей Петровной. Я видел, как учительница передала тётке какой-то сверток и быстро пошла в переулок.
Я догнал тётку и спросил, что ей дала Дарья Петровна.
Тётка оглянулась и пожала плечами.
— Какая Дарья Петровна?
— Обыкновенная… Учительница.
— Я не знаю Дарьи Петровны. Это была торговка. Я у неё дрожжи покупаю.
— Ну, зачем вы так говорите? — обиделся я. — Что ж, я своей учительницы не знаю?
— Дурачок, никакой учительницы не было. Выбрось это из головы, Я разговаривала с торговкой. Тебя зрение подводит. Удивляюсь твоим родителям, как это они своевременно не позаботились об очках…
Её слова окончательно вывели меня из терпения.
— Зачем вы меня обманываете? — чуть не закричал я. — Что я, ребёнок? Я всё, всё знаю… И про записку, и про лесника…
— Тю, тю на тэбэ… — прошептала тётка по-украински, испуганно оглядываясь по сторонам. — Что ты мелешь? Замолчи сейчас же!
Не желая, чтобы тётка водила меня за нос, я круто повернулся и побежал назад, собираясь догнать учительницу. Однако в переулке её уже не было, она куда-то исчезла.
Так я в тот раз ничего и не доказал тётке.
14. В ГОСТЯХ У ДЯДИ КОСТИ
Мой новый знакомый дядя Костя жил в полуподвальном помещении под городской баней.
Как-то после занятий я зашёл к нему. Комната у дяди Кости небольшая, одно-единственное окно, голландская печь, кровать, ободранный комод. В углу валялось множество пустых бутылок с нерусскими названиями. Жил он, как мне показалось, беднее нас с тёткой.
— А, Серёжа, дружище! — закричал он, увидев меня. — А я уже думал: забыл ты своего друга. Вот уж обрадовал, вот уж обрадовал!
Дядя Костя весь просиял, засуетился — так ему было приятно видеть меня.
— Ну, что? С чего начнём? — спросил он, потирая руки.
— Мне бы картины посмотреть… — робко начал я.
— Ерунда, картины подождут. Сначала обедать. И — никаких разговоров! По глазам вижу — есть хочешь. Веришь, я так рад, так рад… Молодец ты, Серёжка, ей-богу…
Говоря это, художник вынул из шкафа и поставил на стол белый хлеб, масло, сахар, огурцы, бутылку вина… Тут я понял, что ошибался, думая, что дяде Косте туго жилось.