Колька ещё очень слаб. Немного посидит, и уже голова кружится. Голос у него тихий, тоненький, как у птички. Но жить ему уже радостно. Доктор Сергей Прокофьевич говорит, что на Первое мая Колька пойдёт на демонстрацию.
Скоро наступил самый радостный день. Мальчику принесли полосатую пижаму и разрешили ходить. Пижама висела на нём, как на вешалке, но это не беда.
Когда в воскресенье отец и Игнат Карпович пришли навестить Кольку, то в палате они не нашли его.
В это время он сидел во дворе с няней и, щурясь против солнца, улыбался не только лицом, но всем своим детским существом…
Потом, сидя у отца на коленях, угощал няню конфетами, которые ему принесли, и всё щебетал, щебетал.
— Игнат Карпыч, — опрашивал он председателя, — а ты зайца мне купишь?
— Какого зайца?
— Какого обещал… Живого.
— А… куплю обязательно. Как придёшь домой, так сейчас же и куплю.
Что-то вспомнив, Колька посмотрел на свои откушенные морозом пальцы и, обхватив отца за шею, прижался к его щеке.
— А за вьюнами мы больше не пойдём? — шёпотом спросил он.
— Нет, не пойдём, — опустив голову и пряча нахлынувшие слёзы, также шёпотом ответил Семён. — Мы с тобой за колхозным садом землю будем пахать. Игнат Карпыч даёт мне трактор, на котором я раньше работал. Ты будешь мне помогать и будешь у меня учиться.
Колька подумал и согласился. Помощником быть хорошо. Помощник тоже ездит на тракторе.
Надя
Рассказ
После охоты преподаватель Гранич и врач-пенсионер Зубёхин лежали в шалаше. Ночь спустилась тёмная. Ровный тёплый дождь шумел по камышовой крыше. Пахло свежестью дождя и сухим сеном. Справа в углу капало. У самого лица преподавателя звенел одинокий комар. Временами далекие беззвучные молнии освещали окрестность, и тогда, как днём, виднелись река и поникший под дождем камыш. На том берегу из темноты выныривали белые хатки села Средне-Каменского.
Зубёхин, поворачиваясь, зашуршал сеном.
— Григорий Петрович, вы не спите? — спросил он.
— Нет.
— Воробьиная ночь сегодня… Люблю такую погоду… Сейчас молния осветила село на той стороне, и я вспомнил одну историю… Хотите послушать?
— Ну что ж, давайте.
Старик повозился, вытащил из сена и выбросил сучок, давивший ему в спину, и, устроившись поудобнее, начал:
— Речь пойдёт об одной семье… Вернее, об одной девочке…
Как-то лет шесть назад я и мой товарищ по работе Мордовкин охотились около этого села. Мороз был страшный, мы озябли и зашли погреться в Средне-Камевское к знакомому счетоводу.
Хозяин дома, огромный детина в валенках с глубокими калошами, стоял посреди комнаты и совсем по-детски улыбался.
Мордовкин, большой шутник, схватился бороться с ним и вскоре повалил его на диванчик.
Я тем временем осмотрелся. Комната просторная. Чистый каменный пол, марлевые занавески на окнах. В одном углу кучей навалены огромные тыквы, а справа, у глухой стены… пианино. Скажете, анекдот? Можете, конечно, ж верить, дело ваше. Возможно, и я не поверил бы. Но представьте себе, что это так. Настоящее пианино коричневого полированного дерева.
Хозяин заметил моё удивление и пояснил:
— Брат привёз… Сам он не играет, да и жизнь у военных всегда на колёсах. Оставил его мне, вот оно и стоит.
— А вы разве играете?
— Да так, балуюсь немного. Больше на слух… Вот дочка моя, то — да. Она в музыкальную школу ходит. Ноты знает и всё как положено.
Мы попросили его сыграть. Мужчина засмущался, но мы настояли.
Представьте себе мужика за пианино. Колени в стёганых штанах выше клавиш, а сам инструмент казался детской игрушкой рядом с его фигурой. Толстенными корявыми пальцами открыл он крышку, потом погладил колени и засмеялся.
— Ну, что вам сыграть?
Мы попросили исполнить что-нибудь весёлое.
Он ударил по клавишам и пошёл, и пошёл… Что ж он выделывал! Вы бы послушали. Такое попурри закатил, что хоть на эстраду. И старинные напевы, и популярные песенки… Потом в темпе дал танцевальный мотив и при этом сам так ловко и в такт подёргивал плечами и всем туловищем, что и мы стали притопывать ногами.
Когда он кончил, мы захлопали, а Мордовкин бросился обнимать его.
— Ну, ты чудодей, ей-богу! И чего ты в деревне живёшь?
В этот момент в сенях хлопнула дверь и в комнату вошла девочка лет двенадцати-тринадцати. Пока она обметала ноги веником, я рассмотрел её. Надя (так её звали) была мала ростом, худенькая, явно отставала в развитии от своего возраста. Из-под бровей испуганно смотрели большие карие глаза. Когда она вешала пальтишко, на спине под платьицем острыми крылышками выперлись лопатки. Пуховый платок она не сняла: в комнате было прохладно.