— Ну, братцы, — крикнул Шайдар, — теперь кто куда!
Мы бросились врассыпную.
8. МЕНЯ ПОСТИГАЕТ СТРАШНАЯ УЧАСТЬ
Домой я пришёл вспотевший и раскрасневшийся. Во дворе столкнулся с мужчиной, что был у нас раньше. Он на ходу пожал мне руку своей лапищей и лукаво подмигнул, словно мы были с ним друзьями или нам обоим был известен какой-то секрет.
Сидя за столом и хлебая окрошку, я наблюдал за тёткой. Она была какая-то странная. Всё переставляла на столе чашки, ложки, тарелки, вытирала их полотенцем, хотя делать этого не следовало — они были чистыми. Потом сказала, глядя в сторону:
— Завтра пойдёшь учиться в училище. Я заплатила за тебя.
Кусок застрял у меня в горле, и я так и остался сидеть с открытым ртом.
— Чего глаза вытаращил? Сказано: пойдёшь учиться… Немцы тут навечно останутся. Во какая у них силища! Техника… Выучишься — может, пристрою куда работать.
Я не мог поверить, что тётка говорит это серьёзно.
— Тётя, вы это… нарочно? — прошептал я.
— Нет, не нарочно. Не до шуток мне.
Молча следил я за её лицом, Всё ещё надеясь, что она откажется от своих слов. Потом тихо сказал:
— Тётя, я никогда не пойду в реальное училище…
— Пойдёшь.
— Ни за что… Пусть меня убивают, пусть меня режут на куски, а я не пойду.
— Пойдёшь. Пока живёшь в моём доме, пока ешь мой хлеб — будешь делать, что я прикажу. И без разговоров… Надоело. Полицай Никитин каждый раз в глаза тычет: «Сына коммуниста пригрела… Смотри, чтоб плакать не пришлось».
Я вскочил из-за стола, оттолкнул тарелку — окрошка плеснула на скатерть — и, торопясь и заикаясь, закричал срывающимся голосом:
— Ни за что! Ни за что! Лучше повешусь!
Хлопнув дверью, выскочил на улицу, выбрался на окраину города, пробежал по тропинке к речке, влез в лодку, брошенную кем-то в камышах, и просидел в ней до вечера. В ней же и ночевал. Дрожа от холода, прятал локти между коленями, согревался своим дыханием. Камыш шумел в темноте от порывов ветра, холодные капли росы срывались мне за шею. В голове теснились разные грустные мысли. То мне хотелось убить тётку, то хотелось, чтобы произошло какое-нибудь ужасное землетрясение и уничтожило всё вокруг, то я собирался убежать куда-нибудь, в Харьковскую область, например, или ещё дальше. В то же время я смутно чувствовал, что ничего я этого не сделаю и бежать мне некуда.
Утром, озябший и голодный, искусанный комарами, вернулся домой и… сдался.
С ужасом вспоминаю тот день, когда я, в выстиранной рубахе и аккуратно заштопанных штанах, со связкой тетрадей под мышкой, пошёл в училище.
Директор, старичок в роговых очках, с редкими седыми волосами, принимал меня.
— Сколько классов кончил? — спросил он.
— Шесть.
— Пойдёшь в первый класс.
Прищурившись, задумался:
— Гм… Впрочем, иди во второй. Ты, я вижу, парень смышлёный. Догонишь.
С трепетом в груди, словно на казнь шёл, поднялся я по ступенькам на второй этаж и шагнул в класс. За партами сидело всего человек двенадцать мальчишек, разного возраста и разного роста. Половина парт пустовала. Ни одной знакомой физиономии.
Сел я на скамейку прямо, столбом, словно парта была горячая.
Вошёл учитель — дряхлый старичок в чёрном, засаленном с боков пиджаке, положил журнал на стол, глянул сердитыми глазами.
— Встать! Дежурный…
С задней парты поднялся лохматый мальчишка, торопливо вышел к доске и стал посредине, спиной к ученикам.
Минуту длилось молчание. Я не мог понять, что произойдёт далее.
— Начинай!
Мальчишка поднял голову, и тут я увидел на стене в углу маленькую иконку.
— Преблагий господи… — начал дежурный слова молитвы (я не поверил своим ушам), — ниспошли нам благодать духа твоего святаго, дарствующего нам смысл и укрепляющего…
— Не подсматривать! — крикнул старичок и ударил линейкой по столу.
Дежурный спрятал шпаргалку в карман.
— …и укрепляющего душевные силы наши. Дабы мы возросли тебе… возросли тебе…
— Нашему создателю…
— …нашему создателю на славу, родителям же нашим на утешение, церкви и отечеству на пользу.