— Уводите, — сделал Мэр еле заметный знак, и музыканты под руки увели дирижера прочь.
— Господа, да он не в своем уме, — Келлер рассыпался в извинениях перед Режиссером. — Беднягу убила музыка… Это бывает. История знает такие примеры. В 1762 году произошел подобный случай с графом Альберти…
— Не стоит обращать на беднягу внимание, — поддержал Мэр, — Оркестр! Прошу что-нибудь веселое, но возвышенное! Штраус! «Императорский вальс»!
Грянул вальс. Постепенно нашлись и желающие танцевать. С каждым тактом их становилось все больше.
Матвей стоял в стороне у стола. В такт музыке он наливал себе маленькую рюмочку чего-нибудь покрепче и, чокаясь с бутылкой, спрашивал:
— Летим?
— Лети-им! — отвечал он сам себе голосом товарища Зубова и переходил к следующей бутылке. Уверенный в скором отбытии, он расслабился и разрешил себе перепробовать все напитки.
К нему подошла Клара с подругой Гретой, которую и представила Матвею как большую любительницу балета. Грета давно уже мечтает побывать в Москве и посмотреть балет Большого театра.
— Только, говорят, зимой к вам нужно ехать в двух шубах?
— У меня нет ни одной, — поднял Матвей очередную рюмочку, — И живой. Я, дамочка, родился в снегу.
Грета зааплодировала удачной шутке.
— Господин Матвей, а какие произведения самые популярные у вас на родине?
— За симфонии не скажу, — Матвей галантно подал дамам бокалы и налил себе очередную рюмочку с чем-то чрезвычайно зеленым.
— А из песен-танцев? Казачок?
— «Очи черные» — сто лет уж поют и пляшут.
— Это как в ресторане?
Матвей обидчиво принялся объяснять, что в этой жемчужине есть все: нежность, страсть, отчаяние — так занесет в выси поднебесные, что не скоро вернешься. Не хуже Девятой бетховенской!
— Так покажите же нам! — Грета зарделась от волнения.
Матвей смутился, но та настаивала. Вокруг собралась небольшая толпа, все наперебой упрашивали Матвея. Из круга выдвинулся Режиссер:
— Дамам отказывать неловко. Нехорошо, — Повернувшись к оркестру, он махнул рукой. Оркестр дал мощное вступление. Матвей поплевал зачем-то на ладони и с оттяжкой стал печатать по идеальному паркету мощное вступление: «Оч-чи страс-с-стные и пр-рекр-р-р-асные!» Сделав проходку, он уже начал дробить, закидывая голову и приглашая в круг желающих. Оркестр набирал темп. Грета вышла в круг первая, темп все нарастал — и вскоре в круге оказалось уже человек пятнадцать. Европейцы прыгали и размахивали руками кто во что горазд, а Матвей в центре круга выбивал дробь в своем вышитом расписном костюме, в такт оркестру выкрикивая-подпевая:
Азарт танцоров передавался все дальше в публику — и все больше народу было захвачено забубенной цыганочкой: неумело, но азартно поводили плечами, приседали, били себя ладонями по воображаемым голенищам и выкрикивали: «Оч-чи ч-чер-р-рные!»
Когда грохнул последний аккорд, Матвей успел поднять Грету на руки и та выкрикнула на сильной доле: «Гей! Тоска блядская!»
Восторгу в банкетном зале не было предела. Матвей после объятий хряпнул полфужера водяры и долго не мог отдышаться.
Подошел Режиссер:
— Поразительный вы танцор.
— Спасибо, — светился Матвей, — В молодости в Москве я выделялся в танцах сольного характера.
— Веселый город Москва, — кивал Режиссер, — Один из любимых моих городов. Прелюбопытные новости приходят оттуда. Говорят, собираются восстанавливать Храм Христа Спасителя?
— Да, — соглашался Матвей, — Как у нас говорят: «Процесс пошел».
— В таком случае ожидаются грандиозные представления.
— Театральные?
— Не только. Я ведь Режиссер в основном массовых зрелищ. Здесь, на Западе, мне уже неинтересно работать. Карнавалы, маскарады и прочая дребедень — все это ненатурально. Пресно. Да и материал человеческий разнежен и податлив. Этот город немного особняком стоит, но размах здесь не тот. А русский человек пока интересен. Люблю, когда он спросонья или лучше — с похмелья. Мрачен, угрюм, немногословен. Молчит неделями, годами, десятилетиями. Но теперь, похоже, просыпается. Любопытен славянин разбуженный. А если он и голодный, и злой? Тут возможны такие фейерверки…