— Хорошо. Я все скажу, — резко и быстро проговорила Клара, — Только отойдите от сигнализации.
— Ни на шаг.
И Клара пошла ва-банк. Она сбивчиво начала рассказывать, что на самом деле она жена Александра Ткаллера. Почувствовала, что с мужем беда, пробралась в здание через канализационный тоннель. И вот — воспользовалась формой полицейского майора…
— Цель вашего прихода ко мне? — спросил Матвей тоном советника юстиции. Он все еще стоял возле кнопки.
— Я уже виделась с мужем. Он в панике. Конкретно ничего не говорит, кроме того, что одно произведение загубит, по его мнению, не только весь праздник, но и дальнейшую жизнь этого зала. Значит, выход один: его необходимо заменить.
— Тише-тише, — погрозил пальцем Матвей.
— Кого мы здесь постоянно боимся?
Матвей лишь зыркнул на пресс, но продолжал хранить молчание. Клара, конечно, ничего не поняла.
— Вы ведь с Александром всегда были в добрых отношениях — он так тепло рассказывал мне о вас. Он нуждается в поддержке сейчас, как никогда. Пойдемте к нему.
Матвей все еще стоял у кнопки.
— Хотите, я стану на колени? — Клара неуловимым движением всего тела продемонстрировала готовность и в самом деле опуститься на колени. В глазах ее блестели слезы. Теперь перед Матвеем была просто уставшая женщина. Отважная Клара Ткаллер. Переплетчик наконец отошел от кнопки и подхватил ее под локти.
— Идемте скорее к нему, — торопила женщина, — Возьмите партитуры.
— Нет, — отрезал Кувайцев, — Партитуры останутся здесь. Это мое условие.
Переплетчик разжал пресс, посмотрел, хорошо ли просохли партитуры, затем осторожно положил их на стол, прикрыв газетой «Известия».
— Скорее, скорее, — торопила Клара.
— Черт меня толкнул ехать на ваш фестиваль! — стукнул сразу двумя кулаками по столу Матвей.
— Ха-ха-ха! — разнеслось по комнате, — Ха-ха-ха!
Матвей угодил по мешку-хохотуну. В тот же миг они с Кларой выскочили в коридор. Какое-то время вслед им несся неистовый надсадный хохот. Матвей даже хотел вернуться, отключить смех, но Клара не пустила его: дескать, возвращаться — дурная примета.
— А вы верите в приметы? — спросил Матвей в полутьме.
— И даже очень.
— Я тоже… Начал.
«Вы — искуситель, я — избавитель…»
В пустой комнате Матвея истерический хохот вскоре затих — мешочек успокоился и вновь притворился безучастным. Наступила полная тишина. Но она длилась всего несколько минут. Затем в комнате снова появились разноцветные радужные блики, которые становились все контрастнее, пока не разделились по углам, где и растаяли. В правом углу зародилась одна протяжная басовая нота — она постепенно набирала мощь, как бы разрастаясь. Внезапно газета, которой Матвей суеверно прикрыл ноты, слетела, словно подхваченная вихрем. Партитуры раскрылись — и в левом углу снова появился Свадебный марш во фраке цвета красного вина и нарядном жабо. Басовая же нота продолжала гудеть — по мощи она напоминала вопль гибнущего «Титаника». Свадебный марш закрыл ладонями уши и закричал в угол:
— Да замолчите вы! Я же оглохну!
Басовый гудок не сразу, но все-таки начал затихать. В правом углу кабинета наконец появился тот, кто называл себя Траурным маршем.
— Ну нельзя же так гудеть, — укоризненно скривился Свадебный марш. На желтом костяном лбу Траурного выступил пот. Марш вытирал его черным платком, но тот, шипя кипятком, продолжал стекать по лицу. От кипятка мокрый платок начал линять, пачкая Траурному маршу морщинистые руки.
— Да, сущий ад эти переплетные тиски, — вздохнул Свадебный, — Я тоже чуть не задохнулся.
— А! — отмахнулся платком Траурный, — Тиски ерунда, не в таких переплетах бывал. Это местные деятели хотят от меня избавиться, что-то замышляют. И за что? Сколько достойных людей я проводил в последний путь, плача и рыдая! В жару, в мороз, ветер и снег, в любую погоду! И вот теперь — такое пренебрежение! За что, за что?
Свадебный принялся успокаивать расстроенного напарника — все равно никакие тайные заговоры не помогут. Ноты отпечатаны. Партитуры в переплете. Дело сделано. Нечего понапрасну волноваться, тем более паниковать. Исаия, ликуй!
На Траурный этот марьяжный оптимизм не подействовал. Он ничего не ответил и, казалось, сделался еще мрачнее. После некоторого молчания не без раздражения спросил:
— Мы ранее не встречались?
— Не имел удовольствия, — с готовностью ответил Свадебный, — Хотя много о вас наслышан. Мы почти одногодки. Я восемьсот сорок третьего года сочинение.