Журналисты к этому времени невесть откуда раздобыли сведения о капелле — ведь австралийские девственницы выехали на Европейский континент впервые. Самым удивительным и сенсационным оказалось то, что создал ее три года назад… мужчина. Некий композитор-авангардист по имени Август Шубердт. Вот так-то — хоть одной буквой экспериментатор да переплюнул своего знаменитого предшественника.
Подобно однофамильцу из прошлого века, наш Шубердт был тоже близорук, носил узнаваемые маленькие очки и вечно взлохмаченную темную шевелюру. Осознав, что к лишней буковке не мешало бы добавить таланта, коим, безусловно, был отмечен великий австрийский романтик, Шубердт-австралиец начал искать необкатанные новые формы. Пробовал себя в разных жанрах и направлениях. Его труды не снискали оваций. Тогда, озлясь на неотзывчивую публику, он написал кантату «Сладкозвучная девственность». И тут его озарило!
Существуют и пользуются успехом хоры моряков, оркестры пожарных, воскресные капеллы пивоваров и секстеты газонокосилыциков. Но капелла непорочных дев кочует только по страницам романа Ивлина Во «Мерзкая плоть». А ведь она обречена на скандальный успех! Шубердт принялся за дело и столкнулся с трудностями — не смог собрать капеллу исполнительниц, ибо девы должны были быть не только непорочными, но и вокально одаренными. Все же недефлорированные особи старше тридцати лет, как с тоскливым недоумением убедился деловитый авангардист, не имеют ни слуха, ни голоса, и вообще нет у них никаких талантов, не считая усердия к вышивке и вязанию.
Шубердт, держа свой замысел в секрете, объехал пол-Австралии и с трудом нашел восемь девиц. Пока искал другие достойные кандидатуры, осталось лишь пятеро. Трое не то пали, не то, устав ждать, пропали из поля зрения устроителя. Шубердт в отчаянии собирался переключиться на организацию капеллы гомосексуалистов — они и талантливее, как считается в среде артистов, — как вдруг ему позвонил по телефону мужчина, назвавшийся «доброжелателем средних лет». Он сообщил, что случайно узнал о затруднениях композитора и рад ему помочь. Этот «некий доброжелатель» недавно отдыхал в небольшом курортном городке и встретился там с поразительным явлением: все особы женского пола, с которыми он пытался завязать знакомство, оказывались пикантными девственницами. Доброжелатель тут же продиктовал по телефону добрых два десятка адресов с именами и фамилиями.
Не смея поверить своему счастью, Шубердт все-таки приехал в городок и отправился по указанным адресам. Восторгу его не было предела — за неделю он создал то, чего не мог создать за полгода. Морской целебный климат шел на пользу жителям городка, поэтому голосовые связки были в идеальном состоянии даже у малообщительных девственниц. Жизнь городка была так хороша и беспечна, что все постоянно пели. Простой разговор двух подружек был так мелодичен, что напоминал оперный дуэт. Что-то было в этом загадочное, словно сама судьба пошла авангардисту навстречу — не исключено, для того чтобы выкинуть в конце концов неожиданное антраша.
Но Шубердт не тратил времени на разрешение загадок, он снял помещение и начал репетиции. В репертуаре были исключительно творения самого Августа. Работа была нелегкая, но через три месяца рискнули дать в городском парке первый концерт. Успех неожиданно оказался столь велик, что мельбурнская фирма звукозаписи тут же предложила записать пластинку «миньон», а вскоре и диск-гигант. С тех пор и начался триумф непорочной капеллы.
И все бы шло у них наилучшим образом, если бы не отец-основатель Шубердт. Беда заключалась в том, что сам он не был так целомудрен, как его сочинения и исполнительницы. Поэтому, выждав время (как это заведено во всех творческих коллективах мира), Шубердт начал, как говорится, неровно дышать в сторону одной из солисток по имени Аделия — стройной тридцатилетней блондинки с прекрасным меццо-сопрано и бюстом — тугим и ароматным, словно очищенный марокканский апельсин. Аделия несколько раз пыталась деликатно усовестить пылкого маэстро, дескать, воздержание — первейшая заповедь в уставе капеллы. Но Шубердт никак не мог и, похоже, не хотел укротить свой любовный пыл. Тогда Аделия пожаловалась старосте, или, как ее еще называли, инспектору капеллы, — даме крутой воли и маниакальной нравственности. Она любила начинать общие собрания и заседания старостата такими словами: «Лишь однажды, а было мне тридцать семь, овладела мною слабость. Я заказывала сдобу для семейного торжества и неожиданно для себя в темноте кладовой вдруг стиснула в потной трепетной ладони руку булочника в колпаке и белом халате. Я не сразу нашла в себе силы выпустить эту руку. И, как я теперь предполагаю, это была вовсе не рука… С тех пор прошла четверть века, а я до сих пор не считаю себя вполне воздержанной особой».