За дамой, излучая бодрость и здоровье, стоял популярный врач, натуропат, с успехом лечивший природными простыми средствами: горчичниками, банками, клизмами, пиявками, слабительным. Его назначения отличались изумительной простотой, что импонировало Мэру, вдобавок врач употреблял медицинскую терминологию в мере, приемлемой для пациентов, что импонировало абсолютно всем.
Чуть в стороне располагался японец, представитель фирмы «Кондзё». Рядом с ним — комментатор местного радио, похожий на большого попугая ара. Далее — американский комик, которого никто на эстраду не приглашал. Дирижер симфонического оркестра. Еще какой-то человек, о котором можно сказать только то, что на нем превосходно сидел пиджак. Премудрый раввин, любимец антисемитов, завершал этот пестрый ряд.
Церемония открытия фестиваля опять задерживалась — на этот раз из-за неполадок с микрофонами. Но вот Мэр получил знак и сделал шаг вперед. Не скупясь на самые лестные выражения, Мэр благодарил архитекторов и строителей, а также поздравлял, превозносил, воспарял и выражал надежду. Объявив наконец фестиваль открытым, Мэр хотел еще что-то сказать, но задумался. Дирижер, зная, каким Мэр иногда бывает тугодумом, взмахнул рукой, и оркестр грянул торжественную увертюру. Все на эстраде вдруг вытянулись, словно при звуках государственного гимна. А может, кто-нибудь так и подумал, что это гимн, ибо он раньше так редко звучал в этом городе. Слава богу, увертюра была недлинной.
Музыка отзвучала. Строители извлекли из футляра большой бронзовый ключ и преподнесли Мэру. Тот без особых усилий поднял ключ над головой и направился по алой ковровой дорожке к главному входу в «Элизиум». Впереди шел (с мегафоном и отстраняя особо любопытных) известный всему городу полицейский сержант Вилли. Мэр долго не мог попасть огромным ключом в замочную скважину. Наконец ему помогли, и Мэр в два оборота открыл дубовые, с медной инкрустацией, двери. Однако входить не стал, а пригласил жестом директора зала Александра Ткаллера. Ткаллер попрощался со всеми, кто стоял рядом. Когда он подошел к представителю японской фирмы, тот поклонился и негромко сказал: «Первое благо в мире — наше спокойствие».
И как-то странно прозвучали эти в общем-то известные слова. Как-то заговорщически, с хитрым оттенком. Ткаллера это удивило. Японец же словно застыл в полупоклоне, глядя исподлобья своими маслянистыми глазами. Ткаллер все-таки вежливо кивнул ему в знак согласия, затем обнял и поцеловал жену Клару, улыбнулся репортерам, публике и вошел внутрь здания. С ним вместе вошел лишь один человек в непонятном, скорее всего, карнавальном костюме. В публике распространился слух, что это русский переплетчик. Мэр закрыл за ними тяжелые двери, снова дважды повернул ключ и отдал его майору Ризенкампфу. Майор внимательно осмотрел сигнализационные лампы и, убедившись, что все сработало исправно, положил ключ в футляр. В это время часы на ратуше пробили полночь. Теперь уж часы не ошиблись. Майор отправил полицейских обойти здание, а у главных дверей выставил двух караульных.
— Ну, начало положено, — облегченно выдохнул Мэр и на всякий случай сам проверил двери, — Веселитесь, гуляйте, развлекайтесь, а я немного отдохну. Затем присоединюсь. Надеюсь, майор, тут будет полный порядок?
— Разумеется, господин Мэр. Но вам придется сейчас заглянуть в отделение.
— Мэру — в отделение?
— По условиям — вы должны будете присутствовать при опечатывании сейфа, в котором до утра будет храниться ключ.
— Да-да, — вспомнил Мэр, — Я же сам эти условия утверждал. Что ж, никаких нарушений и отступлений. Куда идти?
— На ту сторону площади.
Народу на площади не убывало. Городской симфонический оркестр исполнил еще одну увертюру, и музыканты ушли с эстрады. Их место начали занимать гости. Наступила фестивальная ночь — празднества должны были продолжаться до утра. На главной эстраде, как объявил распорядитель, будут проходить выступления в порядке, определенном жеребьевкой. Тем, кто не участвовал в жеребьевке, можно пройти на площадь в соседнем квартале, а если и там не окажется места, то к услугам выступающих готовы площадки в любом дворе, кафе или харчевне.
В переулке между двух площадей приютилось кафе, где собрались репортеры за коктейлем или рюмочкой ликера. Табачный дым клубами вываливался в переулок из то и дело отворяющихся дверей. Пылкие споры заглушали томные блюзы негра-пианиста.
Охотнее и громче всех спорили за крайним большим столом у стены: почему именно этим вечером внезапно разразилась гроза и кто такая эта простоволосая Мария из Марселя — свихнувшаяся бродяжка или нанятая актриса?