— Момент, момент! — остановил Матвея майор, снимая с него летник, — Я еще не знаю, чей это чемодан, чьи вещи!
— Все привозное! Все мое! — не давал себя раздевать Кувайцев.
— Это нужно доказать.
— Как же! Через три границы провез и теперь доказывать? Вот эмблемы московские на саквояже: собор Василия Блаженного, «Рабочий и колхозница», Останкинская телебашня. Изготовлены в кооперативном ателье. Там и приклепали. Что еще нужно? Господин Ткаллер может подтвердить.
Ткаллер охотно подтвердил, что саквояж и вещи являются собственностью русского переплетчика.
— А каким же образом все оказалось у этих нотных знаков? — указал на Марши майор.
— Дак… это…
— Вы были знакомы?
— То есть сегодня ночью познакомились.
— А вы, господин Ткаллер?
— Впервые вижу. Но кое-что слышал от господина Кувайцева из России.
— Ага. Так они все же из России, — расцвел улыбкой Ризенкампф, — Вы вместе приехали?
Матвей и Марши переглянулись.
— Сюда смотреть! — рявкнул Ризенкампф, — Сюда! На пальчик!
Он раскачивал полицейским пальцем перед глазами допрашиваемых, словно припадочный психиатр перед тихим безумцем.
— Да что вы, — отмахивался Матвей, — Они появились здесь. Из партитур. Когда я перепутал обложки.
— А из только что осушенного стакана они не могли появиться? — язвительно ухмыльнулся майор.
— Вы забываетесь, майор! — пригрозил пальцем Свадебный марш, но Траурный нежно взял его за руку, слегка пожал ее — мол, зачем нервничать. Посмотрим, как пойдет дело, понаблюдаем за детьми, иначе зачем было являться.
— Что-то я как на иголках, — не мог успокоиться Свадебный.
Жабо его съехало в сторону. Глаза светились, даже горели, отливая невероятным голубым сиянием. Остроносые туфли выбивали дробь.
Обет вечной любви
Пока майор Ризенкампф выяснял в здании кто есть кто, на площади Искусств объявили перерыв в концерте. Внятно заявили о себе тележки с сосисками, горячим кофе и холодным пивом. Кого не устраивали мобильные закуски, расходились по кафе и ресторанам. Собрались в своем кафе и журналисты. Конечно же, возник спор. Скептически настроенные утверждали, что, несмотря на разнообразие программы, фестиваль не только не выявил звезд, но даже не нашел такого исполнителя или группы, которые могли бы хоть чем-то поразить слушателей.
— А капелла непорочных девиц? А Пауль Гендель Второй с пеликаньим криком? — протестовали другие.
— Старо! Изыски и выверты, — морщились скептики, — С давних времен люди получают эмоциональный заряд у природы, подражая шуму дождя, крику птицы, свисту ветра.
— Да, но здесь человек-артист слился с природой, а не подражает ей.
— Дрессировка и более ничего. Искусная — ничего не скажешь! Вне общества сородичей пеликан обычно молчалив — разве что щелкает клювом. Только среди себе подобных издает глухой рев — его же подвигли к вокализу в человеческой стае. И все же нынешнее динамичное время требует от нас совершенно нового поворота в искусстве. Старыми средствами это время не отразишь! И этот поворот скоро наступит. Вот-вот — и наступит!
— Сколько уже этих поворотов было! И все эти жалкие потуги воспринимались как чрезвычайные открытия и последние откровения. Но проходило время — и банальность любых новаторств становилась очевидной.
— То была подготовка, попытка если не открыть дверь, то хотя бы приблизиться к ней. Но явится истинный новатор, и все ваше традиционное искусство полетит в помойку! Астрологи утверждают, что в начале третьего тысячелетия гармония сфер станет доступна человеческому слуху. Люди начнут объясняться на языке музыки — он у нас в подсознании, этот язык. И тогда каждый сможет понять каждого — исчерпывающе, до конца.
— Не пугайте. Давайте подождем еще пару столетий. А пока: серые начинают — и серые проигрывают!
Тут заметили тихо сидевшего в углу Кураноскэ. Японец, как всегда, был в стороне. Он сидел за столом, пил из маленькой фарфоровой рюмочки свою теплую рисовую водку, макая кусочки тунца в желтый мутный соус с квашеным мхом.
— Господин Кураноскэ, — обратились к нему, — Как по-вашему, есть ли достойные открытия на празднике?
Японец отпил еще глоток и внимательно посмотрел в зал.
— Может быть.
— Вы имеете в виду результат компьютера или фестиваль в целом?
— Подождем, — Кураноскэ твердо поставил чашку.
В кафе было душно и накурено. Официант прошел вдоль стен и распахнул несколько окон.