Время — понятие условное
Александр Ткаллер, глядя на оживленное застолье в кабинете, не мог сразу сообразить, уместно ли оно теперь и в таком составе, да и возможно ли вообще пировать с нежитью? Еще его смущал майор Ризенкампф, который все еще похрапывал на диване. Этот мирный звук успокаивал директора — по крайней мере, майор жив. Спать Ткаллеру совершенно не хотелось. Выпить же чего-нибудь крепкого он был не прочь. Но более всего он жаждал наступления утра — пусть все разрешится само собой.
Теперь же Ткаллер, слегка поколебавшись, придвинул стул, налил себе больше, чем обычно, и собрался выпить все залпом. Но Клара придержала его руку своей мягкой ладонью.
— Алекс, неужели ты ничего не хочешь сказать?
— Тебе? — с недоумением посмотрел Ткаллер на жену.
— Нам всем.
Ткаллер обвел всех взглядом, затем сжал губы и поднял подбородок — так он делал в минуты душевного волнения, мечтательности или когда слушал любимую музыку. Поднял бокал и посмотрел сквозь него — кабинет колебался вместе с вином в густом темно-красном свете.
— Еще час-полтора тому назад, — начал Ткаллер, — мы все пребывали в полном недоумении. Фантастическая, пугающая ситуация! Она и теперь остается невероятной… Но мы теперь сидим за столом в одной общей компании. Это уже шаг вперед. Я хочу выпить за радость общения! За взаимопонимание!
Матвей стал обходить всех и чокаться. Видно было, что тост ему понравился.
— Зачем нужно сдвигать бокалы? — поинтересовался Траурный марш, — У нас на поминках этого не делают.
— По русскому обычаю. В знак расположения друг к другу, — пояснил Матвей. По кабинету поплыл хрустальный звон. Клара принялась предлагать Маршам закуски.
— Вот, пожалуйста, шпик, кусочек копченого филе. Надеюсь, вы не вегетарианцы? А это мидии в собственном соку.
— Что-что? — переспросил Матвей.
— Мидии.
— Ах да, — кивнул Матвей, но есть не стал. Взял оливку, пожевал немного — опять не то.
— Что-то не взяло. Надо бы ответный тост гостей.
— Позвольте мне! — вызвался сын Мендельсона. Вставив монокль, стряхнув хлебные крошки с чуть примятого жабо, Свадебный энергически продолжил:
— Возлюбленные сограждане! Теперь мы с бесконечно мною любимым Си бемоль минорным маршем знаем, что звучим мы чаще других произведений. То есть в лености нас не упрекнуть. Человек нас создал, и человеку мы служим. Мы спутники земной жизни и гордимся этим.
— Изумительные ораторские способности, — с легкой иронией заметил Траурный, — Цицерон Бартольди! В подпитии.
— Благодарю, — ничуть не обиделся Свадебный, — Продолжим. Почему мы, простите, велики? Потому что в нас вдохнули великие чувства наши великие создатели! Они способны не только почувствовать, но и передать эти чувства так, что и обыкновенные, не отягощенные талантом люди воспримут музыку как свое, сокровенное. Так выпьем же в память о наших создателях: Фридрихе Франтишеке Шопене и Феликсе Мендельсоне — вот именно, Бартольди!
— За полтора столетия, — поднял бокал Траурный марш, — первый раз имею возможность выпить за своего создателя.
— А где ваши создатели теперь? — спросила Клара.
— Как где? — удивились Марши, — Здесь, с вами. В виде вот, например, нас.
— А там, — Клара указала вверх, — Вы там с ними не встречались?
Марши переглянулись, как бы не понимая вопроса. Затем Траурный ответил:
— Вы, очевидно, не знаете. Мы — существа в основном наземные. Туда, в бездонную высь, мы не допущены.
— Как же? Ведь браки совершаются на небесах? Что уж говорить о… м-м… вознесении душ?
— Мы всего лишь музыкальное сопровождение, фон того и другого.
Помолчали.
— А вот вы, Свадебный марш, — не унималась Клара, — вы играли своему создателю в день бракосочетания?
— Увы, — развел руками Свадебный, — Я лишен был этого счастья, так как появился шестью годами позже. Для торжественного бракосочетания Феликса Мендельсона с мадемуазель Сесиль его друг композитор Фердинанд Хиллер специально написал хорал. Он был исполнен, когда молодые впервые переступили порог их общего дома.
— Вот как. А вы, простите, — повернулась Клара к Траурному маршу, — вы принимали участие в похоронах Шопена?
— Пришлось. Свадебный марш, не будучи женатым, написать еще возможно, а похоронный после смерти — согласитесь, нет. Шопен… Шопен питал по отношению ко мне совершенно особые чувства. Поначалу я был самостоятельной пьесой, и он не спешил меня публиковать — дорожил мной безмерно. Исполнял редко, по просьбе друзей, каждый раз сильно волновался и сразу немедленно уходил, уже не в силах в этот вечер ничего играть и даже вести беседы.