— Так начинай, Квини.
— Когда наши предки убивали врага, они снимали с него скальп, как свидетельство победы. Окуте еще носит с собой один скальп. Это скальп человека, который убил его отца. Но вокруг скальпа нужно танцевать, ведь дух убитого жил и готовился мстить. Его надо было умилостивить. Ты знаешь это?
— Я знаю это.
— Гарольд Бут не умилостивлен.
— Ты оправдана, Квини.
— Но они не подумали о том, что он еще не умилостивлен.
Элк задумался.
— Это правильно, то, что ты говоришь, и все же — неправильно. Наши предки вырывали томагавк и сражались друг с другом. Смелые, честные мужчины сражались друг с другом, и дух убитого нужно было умилостивить. Но наши отцы и не думали умилостивлять духов убийц, ведь, принимая смерть от волков, они сами оставались неумиротворенными.
— И среди них были убийцы?
— Да. Были люди, которые говорили, что они стреляют дичь, но на самом деле они стреляли наших братьев. Такие люди были. Никто не снимал с них скальпа, и никто не умилостивлял их, если их приходилось убивать.
— Стоунхорн может переносить дух неумилостивленного, и Окуте — тоже. Но я этого перенести не могу. Из досок, по которым я иду, взывает кровь. На кладбище, которое я больше не посещаю, лежит под землей перекошенное лицо и трава напитана его ненавистью. Я вижу это. И я этим убита.
— Постройте себе новый дом, Квини.
— Элк, это не то. Как могу я молотком и деревом стереть это лицо? Это же не из плоти и крови. Тайна должна быть стерта тайной, а дух должен быть потушен духом и умиротворен. Ты же священник.
— Но не шаман.
— Почему? Что это значит — священник, а не шаман? Шаман — это тайна. Наши предки верили в святую тайну, и я тоже верю. В нашей церкви мы поем и молимся ему, Вакантанке53. Белые люди называют его богом. Ты ведь знаешь его так хорошо, что он для тебя уже больше совсем не тайна?
— Еще большая тайна, чем для наших предков.
— Священники, которых белые люди называют католическими, могут снять проклятие. Они кропят чистой водой, тогда проклятие отступает. Элк, ты должен прогнать кровь и лицо, иначе они будут преследовать моего ребенка.
— Квини, ты не виновата. Он хотел тебя убить. Ты боролась, вот и все.
— Но лицо — под травой, а кровь — в доме. Их не прогонишь и не умилостивишь. И еще больше тайн приходят мне во сне, Элк, ты будешь молчать, как должен молчать священник католической церкви?
— Я молчу. Я молчу не ради другого священника и не ради твоей просьбы, Квини. Я молчу ради великой тайны.
— Тогда я скажу тебе, что Стоунхорн, обороняясь, убил двух человек, которые вместе с Гарольдом Бутом хотели увести подальше украденных лошадей и на его окрик ответили выстрелами по нему. При этом была застрелена наша кобыла. Бут ее застрелил. И Бут тела изуродовал и сжег, чтобы никто их не узнал.
— Никто их не обнаружил?
— Никто их не обнаружил. Но мне снятся они.
— Сказать тебе, кто они были?
— Элк!
— Да, Элк скажет тебе, кто они были. Старый О'Коннор, по кличке Блэк Энд Уайт, и Бренди Лекс. Они занимались контрабандой наркотиков для белых и бренди для индейцев. У них Бут доставал себе виски. Мы все это знали. Бут должен был отвечать за кражу лошадей, и эти оба тоже исчезли, никто их больше ни видел. Но если бы у нас были их тела, было бы легко доказать, что они были сообщниками Бута.
— Так оно и было.
— Да, так это и было.
— Я благодарю тебя, Элк. Теперь мне легче. Но что мне делать, чтобы лицо Бута оставалось в земле, а его кровь исчезла?
— Пригласи к себе Мэри. Если она будет в твоем доме, кровь исчезнет, а если ты с ней сходишь на могилу, лицо лжеца останется в земле.
— Элк!
— Что, это так трудно? Мэри будет упорствовать?
— Наверное, нет. Она будет уступчивой по причине, которую я не переношу.
Элк испытующе посмотрел на молодую женщину.
— Что ты не переносишь, Квини?
— Я не переношу то, что она любит Джо.
— Ты в этом уверена?
— Нет слов и знаков. Но я знаю это.
— Ты не можешь этого перенести? Наши отцы имели временами двух или трех женщин в своей палатке. Женщины любили друг друга и помогали друг другу. Сегодня так не должно быть. Но разве надо ненавидеть?
— Элк, ненависть и любовь есть одно. Их не разделить. Они как бог и черт.
— Квини, Джо — твой, и ребенок — твой. Мэри скромна и молчалива. Можешь ли ты ее в самом деле ненавидеть? Она тебя не ненавидит, она даже тебе помогает.
— Я этого никогда не пойму, Элк.
— Ты красива, Квини, и твоя любовь как сильный магнит. Мэри некрасива, и от нее не исходит никаких лучей. Она научилась смирению, и она работает. Должна ли ты ее за это ненавидеть?
Квини молчала.
— Квини, если ты не смягчишь свое сердце, то кровь не исчезнет и лицо не скроется под землю. Я тебе говорю это, и так оно и есть.
— Элк, я буду молиться о том, чтобы я это смогла. Наши отцы и матери тоже молились.
— Они это делали.
Вечером Квини возвратилась назад.
Джо и Окуте ждали ее с едой. Обоим бросилось в глаза, что молодая женщина смущена и избегает смотреть на Джо. Окуте хотел сразу после еды уйти, потому что он чувствовал, что молодым супругам надо о чем-то поговорить. Но Квини попросила его остаться.
— Что случилось? — спросил Стоунхорн.
Квини испугалась его не совсем обычного тона, ведь он был чужд ее снам, и об этих снах ей надо было теперь говорить. Она не могла долго скрывать перед мужем причину своего страха. Она не могла больше за нее держаться и выложила ему.
— Джо, я сказала Элку, что ты застрелил двух конокрадов, и что Бут сжег тела и изуродовал, и что их никто не обнаружил.
— Ах! — Джо стал как чужой, Квини испугалась.
— Элк будет молчать… Джо.
— Так же хорошо, как ты? — Это была издевка.
Квини сперва не ответила. Она была в полном смятении. Наконец она тихо произнесла:
— Это были два бродяги. Блэк Энд Уайт-старший и Бренди Лекс.
— Как и следовало ожидать. И что же теперь?
Квини залилась слезами.
— Тебе надо облегчить свою совесть и донести на мужа? Ты уже была в полиции?
— Нет! — вскрикнула Квини.
— Что же это все должно значить?
— Джо, я поступила неправильно?
— Не разыгрывай наивность. Это невыносимо. Что ты еще рассказала Элку?
— Я не могу этого повторить.
— Что-то о супружеской постели?
— Джо!
— Итак, пожалуйста, что ты там еще наговорила?
— Я боялась Гарольда Бута. На полу нашего дома кровь, под корнями травы его лицо…
— Ты раскаиваешься, что его застрелила? Тогда, когда ты в нашу первую ночь пустила пулю в Джесси, ты была больше индеанкой!
— Это было другое… в открытой прерии… и это был гангстер… я его не знала.
— А-а, да, гангстер. Однако Гарольд не был таким злым, а? И ты его знала? — Джо стал только еще отчужденнее.
— Стоунхорн!
— И почему «боялась»? Элк тебя успокоил?
— Если ты так спрашиваешь, ты не заслуживаешь ответа.
— Отказываешься давать показания. Как же я должен тебя спрашивать? Нежно?
— Джо, не будь таким пошлым. Я не знала, что ты можешь быть таким пошлым.
— Я тоже кое-что не знал, голубушка моя. Супружество — это как ганг54. Кто болтает — исключается. По меньшей мере, это. Так нельзя вместе работать.
— Джо, преступления — это же не работа. Порокам не место с этим словом.
Джо рассмеялся:
— Ладно, расскажи-ка мне лучше, как же ты хочешь умилостивить призрак Гарольда? За этим-то ты ведь и отправилась, не так ли?
— Да!
— Пожалуйста! — Тон Джо стал еще саркастичнее, ведь он терзал не только Квини, но и самого себя.
— Это может сделать только Мэри. — Когда Квини произнесла это имя, она старалась проследить за выражением лица Джо. — Мне надо сходить с ней на могилу, и я должна пригласить ее в наш дом… в который она никогда с тех пор не входила, хотя ты как-то сказал, что она будет приходить.
— Ну, попытай свое счастье. Из нее получится прекрасный жрец. Я пока в типи к Окуте. Теперь тебе лучше будет спать одной. И ты должна сказать себе: мне не нужны больше никакие другие мужчины, ни священники, ни привидения. Если тебе без таких доверенных не обойтись и твое сердце время от времени должно изливаться, тогда отправляйся назад к своим родителям. Я сказал. Хау.
53
Вакантанка, или Великий и Таинственный, — по верованиям индейцев прерий — божество, сверхъестественная сила, разлитая по всей природе.