Зиночка оглядела стол и нашла его безукоризненным. Посмотрела на мужчину. Из головы ее не шло прилипчивое: «жердяй». Она вспомнила присказку — детскую, еще из бабушкиной деревни: «Стоят вилы, на вилах. — грабли, на граблях — махало, на махале — качало, на качале — зевало...» Невольно улыбнулась: «Право, о вас, сударь!» Как это она не обращала внимания раньше? Уши шире плеч, хрящеватые, торчком, и нос как будто суставчатый, и длиннющая шея — жираф, да и только, а кадык челноком ходит вверх-вниз, даже когда он не открывает рта. Забавно! Сколько лишних костей послал бог одному человеку, на десятерых бы хватило!.. Но нет, мужчина не вызывал у нее антипатии. Одет в отличный костюм, в манерах чувствуется благородство... Она приветливо улыбнулась, обнажив острые скошенные зубки:
— Ух, хорошо!.. А там, в подворотне, какие-то пьяницы сказали, что я шляюсь на пятый — к любителю мадмуазелей.
Она опустила кличку, которой наградили его забулдыги.
— Мы виделись с вами здесь только дважды, и уже... — с огорчением проговорил мужчина. — Квартира вне подозрений, Зинаида Андреевна, в этом вы можете быть уверены вполне. Единственное, что они могут подумать...
— Это меня мало заботит, Виталий Павлович, — быстро сказала девушка и добавила, дернув плечом: — Хотя все же и неприятно.
— Понимаю. В следующий раз приходите, пожалуйста, на Стремянную, дом пятнадцать, Шабровых, второй подъезд со двора, квартира три в бельэтаже.
— Пятнадцать, три в бельэтаже, — согласно повторила Зиночка.
Виталий Павлович откупорил бутылку, обтер салфеткой горлышко, налил вино.
Они поужинали, перебрасываясь незначительными фразами. Если бы кто-нибудь наблюдал за ними со стороны, то так бы и потерялся в догадках: что свело в этой прохладной квартире девушку и уже немолодого, лет тридцати пяти, мужчину? Любовники — не любовники, и на родственников не похожи. Сослуживцы? Сомнительно...
После ужина мужчина проводил Зиночку в соседнюю комнату, в кабинет, предложил девушке пахитоску, предупредительно распечатав коробку и поднеся зажженную спичку. И спросил:
— Если не возражаете, приступим?
Она с удовольствием затянулась, выпустила дым тонкой струйкой и кивнула:
— Да, конечно.
— Прежде всего меня интересует, что говорят у вас в конторе о высочайшем манифесте и о самой особе государя императора в этой связи.
Зиночка сморщила нос, сосредоточиваясь:
— И ничего особенного. Ну, Александр Карлович вас не заботит. Иван Евграфович, когда я принесла свежие газеты, сказал: «прохвост» или «прохвосты» — я точно не расслышала.
— Это весьма существенно, Зинаида Андреевна. От единственного или множественного числа зависит, к кому сие относилось.
— Я думаю — к соцьялистам. Иван Евграфович терпеть их не может, особенно после бунта, когда станция целый месяц бастовала.
— Может быть, может быть... А что заведующий кабельной сетью?
— Леонид Борисович молчит. Очень не в духе сегодня был. Полный день работал и почти никого не принимал.
— А кого же все-таки принял?
— Поутру были инженеры из «Гелиоса», с Новгородской, потом с Галерной, из «Всеобщей компании Электричества». Наши все никак не поделят с ними подряды, и они спорили и шумели, но о высочайшем манифесте — ни и ни, не было никакого разговору, точно знаю: они дверь не закрыли.
— А кто именно был?
— Вот тут у меня все и записано, я их знаю каждого.
— Дальше... — подсказал Виталий Павлович.
— Потом Леонид Борисович работал до двенадцати, потом приезжали подрядчики с Охты, оба незнакомые.
— Точно ли подрядчики?
— Наверное. Инженер принимать их не хотел, я посодействовала. Эти тоже все о деле и о деле говорили, — Зиночка немного подумала. — Вот и все до обеда. Был еще один, студент, с синими петлицами, однако инженер его и не принял... А после обеда он работал и работал, строго повелел никого не пускать. Только вот одна просительница и была.
— Что за просительница?
— Хлопочет за своего родственника, какого-то Ивана Ивановича, пенсию или страховку, кажется. Вот, более ничего.
Зиночка улыбнулась и мягко посмотрела из-под низкой челки на Виталия Павловича.
Мужчина достал из внутреннего кармана сюртука небольшой аккуратный альбом. На страничках из сурового полотна были наклеены портреты-фотографии.
— Будьте любезны, посмотрите внимательно — никого из этих личностей не было у вас в конторе, особливо у господина первого инженера?
Зиночка не торопясь стала перелистывать странички. Некоторые лица были сняты и анфас, и в профиль, кто даже бритый наголо с дощечками-номерами на груди. Она листала, и взгляд ее не задерживался ни на ком. Разве чуть замедлился на фотографии широколицего мужчины с пышными черными усами и гладко выбритым круглым подбородком. Его глубоко сидящие под надбровными дугами глаза смотрели пристально и сердито. «Тот, старый с Охты?..»
— На кого похож? — насторожился наблюдавший за нею Виталий Павлович.
— Не знаю, вроде бы немножко на сегодняшнего подрядчика. Только тот не так черен, и борода, и веселый, а этот как филин. Нет, пожалуй, и не он.
Мужчина пометил в тетради:
— Проверим.
Зиночка продолжала переворачивать полотняные странички. И вдруг увидела фотографию той самой женщины, которая приходила к Леониду Борисовичу. Она! Гладко зачесанные, взятые в узел на затылке волосы, открывающие прямой лоб, темные брови, немного выпуклые светлые глаза, верхняя губа выступает, образуя характерный рисунок рта. И овал лица, широкий в скулах и обостряющийся к подбородку... Точно она!
— Вот эта дама-просительница и была.
— Не ошибаетесь? Приглядитесь получше, весьма важно.
— Она, она — ни и ни — никаких сомнений.
Мужчина благожелательно улыбнулся:
— «Учительница». Очень хорошо! А о чем они говорили?
— Этого и не знаю. Дверь в кабинет была плотно притворена. И, по совести, я и не интересовалась.
— Напрасно. Да не беда. Важен сам факт... Молодцом, молодцом, Зинаида Андреевна! — он оживился. — А точно ли она?
— Не сомневайтесь, сударь, как сейчас вижу.
— Вот и отлично. А теперь я попрошу вас все подробненько изложить. Как всегда, от третьего лица. Так и начинайте: «Источник сообщает, что...» и далее. Вот бумага, вот и перо.
Зиночка присела к письменному столу, взяла ручку, по-детски помусолила кончик ее во рту и, опершись грудью о край стола, начала старательно писать.
К регулярным встречам с «источниками» — секретными сотрудниками — ротмистр отдельного корпуса жандармов Виталий Павлович Додаков относился как к неприятной, но необходимой служебной обязанности. Он прекрасно понимал, что политический розыск, а тем более секретный надзор за лицами, которые подают повод к недоверию со стороны властей, без этого инструмента совершенно неэффективен. Общение с подобными личностями не делало чести его голубому офицерскому мундиру. Но что поделаешь — служба. И Виталию Павловичу приводилось на рассеянных по Петербургу конспиративных квартирах общаться с гимназистами и курсистками, чиновниками и студентами, мастеровыми и коммерсантами и с каждым вести беседу, приноравливаясь к лексике и фразеологии, к образу мышления «источника», входить в круг его интересов. С одним — запанибрата, с другим — снисходительно, с третьим — предупредительно, уважительно, а с женщинами — обычно и с оттенком интригующей, отнюдь не служебной, заинтересованности, легкой увлеченности, граничащей с флиртом. Как на обязанность смотрел он на необходимость такого перевоплощения, в душе отмечая свои немалые артистические способности, но и испытывая одновременно чувство гадливости.
Ничего не поделаешь. «Жестокая необходимость», — говорил Сергей Васильевич Зубатов, первый учитель Додакова на поприще охранной службы. Имя Зубатова российская общественность связывала с так называемым «полицейским социализмом», который Зубатов пытался распространить по всей империи. Но лишь узкий круг жандармских офицеров и несколько сугубо доверенных лиц знали, что еще значительней его заслуги в разработке системы осведомительной службы. Он был как бы создателем научной школы, стройного учения о вербовке, пестовании и организации деятельности секретных сотрудников — тех, кого в простонародье и даже в обществе презрительно обзывают «слухачами».