— Раз вы так считаете, — сказал старик, чуть прищурившись, что, скорее всего, выражало презрение, но не к собеседнику, а к объекту беседы, — то я выскажу свое мнение. Она была очень непорядочной женщиной. Хотела только развлекаться, гулять с мужчинами. Не отказывалась выпить. Подробностей не знаю, Робик мне никогда ничего не рассказывал, но она в Гродине вела образ жизни просто разгульный! Мужчины к ней ходили, они выпивали…
— Она работала где-нибудь?
— Да, в советские времена не работать было невозможно. Она и работала — в больнице.
— Кем?
— Каким-то рентгенологом, вроде того, — небрежно сказал Аванес Давидович. — Я знаю, что Робику было плохо у нее. Он приехал ко мне после ее смерти — такой худенький, такой забитый! Все его вещички влезли в школьный портфель: пара брюк, пара белья, рубашка, пиджачок… И голодный он был все время, будто раньше досыта не кормили.
— А скажите, Аванес Давидович, у вас фото вашей бывшей жены не сохранилось?
— Фото?.. — Старик отвел глаза. — Ну, случайно я нашел одно. Недавно. Перебирал старые снимки как-то. Принесу сейчас.
Аванес Давидович обещание выполнил. Черно-белая фотография была сделана в семидесятых — молодая женщина, улыбаясь, обнимает черноглазого мальчика. Паша вгляделся в лицо женщины. Он не мог сказать точно — похожа Ираида на свою бабушку или нет? Ираиду он видел только на фото и — мертвой. И знать не знал, как она улыбается и какое у нее должно быть выражение лица, если она смотрит на любимого человека.
— А как вы считаете, Ираида на бабушку свою похожа была?
— Нет. Куда ей?! — Свое презрение дед скрыть даже не пытался. — Моя жена была красавицей, оттого и все наши проблемы. Ира, может, лицом ее и напоминала, но красоты в ней ни грамма не было.
Седов решил, что достаточно мучить вопросами пожилого человека. Он попросил фото бывшей жены Аванеса Давидовича и поднялся с места.
— Вы сейчас назад поедете, к морю? — спросил старик, провожая гостя до двери.
Павел Петрович кивнул и улыбнулся, вспомнив шум прибоя.
— Как же я скучаю по нему… — Вздох Аванеса Давидовича был печальным и глубоким — Но вот, на старости лет нажил себе болячку — аллергию! Оно, конечно, не странно. Я ж с химикатами много работал. Мы с Робиком столько мешков с удобрениями перетаскали, что и не вспомнить. Теперь, как только выхожу на морской берег, — задыхаюсь, а если в морскую воду войду — покроюсь красными пятнами и волдырями.
— Сочувствую, — сказал Паша, который лучше многих понимал печаль этого старого человека.
Из квартиры Каспаряна-старшего он вышел, поторапливаясь, потому что хотел успеть на автобус, уходящий после обеда.
На автовокзале Пашу разочаровали: вечерних рейсов не было. Седов попытался дозвониться Вике по мобильному, но ее аппарат был отключен. Ему следовало бы взять номер адвоката, к которому она должна была обратиться, но он не подумал об этом заранее.
Обидевшись на самого себя, купил билеты на самый ранний утренний рейс и направился к своему дому.
А по дороге вспомнил о Яне. Как и всегда, подумав о ней, он испытал чувство вины. Ее надо было просто любить, а у него не получалось. Способность просто любить сгорела пять лет назад. Остались лишь горечь, боль, тоска по ушедшему и это самое чувство вины. По сути, из всего, что осталось, вина была ближе всего к любви…
— Яна, я ненадолго в Гродин вернулся, — сказал он, набрав ее номер. — Хочешь, встретимся сейчас? Завтра утром я снова уеду.
Она хотела встретиться, и Паша остановил нужную маршрутку. Яна жила в однокомнатной съемной квартире вместе с рыжим котом Вольдемаром. Работала она редактором в одной городской газете, увлекалась кино, много читала.
Возле дома Яны под самодельным и оттого кособоким зеленым навесом продавались абхазские абрикосы. Паша купил их целый килограмм, потому что нежная кожица фрукта напомнила ему покрытую пушком щеку Яны. Он соскучился по ней.
Едва открыв дверь, Яна бросилась Седову на шею — легкая, теплая, ласковая. Прижалась упругим, как у юной девушки, телом, шепнула слова, от которых у Паши закружилась голова. Вскружить его голову мог бы и ее наряд: коротенькие шортики и маечка, скорее будившая любопытство, чем прикрывавшая тело.
Паша прижал ее к себе, выпустив из рук сумку и пакет с абрикосами. Вдохнул аромат ее кожи, волос, подчиняясь вспыхнувшему желанию, нашел ее губы, ощутил их вкус. Поднял на руки и, скидывая на ходу кеды, отнес ее на диван.
Вспомнил, что весь в пыли, а руки не мыл с самого утра.
— Никуда не уходи, — сказал он ей и убежал в ванную.