Она источала возбуждение. Уже по тому, как она молча выдвинула стул и села, округлив глаза, беззвучно шевеля губами, ясно было - это человек, до краев переполненный новостями, и не мудрено, что с вопросом мужа: "Что случилось, Вайолет?" - все глаза устремились на нее.
- Милые мои... - начала она, но тут же, прервав себя, обратилась уже к одной Розмэри: - Милая моя... нет, не могу. Не в силах говорить.
- Успокойтесь, вы среди друзей, - сказал Эйб.
- Милые мои, там, наверху, я застала такую сцену...
Она запнулась и с таинственным видом замотала головой - как раз вовремя, потому что Барбан встал в сказал ей вежливо, но твердо:
- Я бы вам не советовал делать замечания о том, что происходит в этом доме.
8
Вайолет натужно, с шумом перевела дух и постаралась придать своему лицу более спокойное выражение.
Вернулся наконец Дик; с безошибочным чутьем он вклинился между Барбаном и супругами Маккиско и завел с Маккиско литературный разговор с позиций любознательного невежды, чем подарил собеседнику миг вожделенного чувства превосходства. Остальных он попросил перенести лампы в дом - кто же откажется от удовольствия шествовать с лампой в руках по темному саду, да еще сознавая, что делает дело? Розмэри тоже несла одну из ламп, терпеливо отвечая Ройялу Дамфри на бесконечные расспросы о Голливуде.
"Теперь-то уж я заслужила право побыть с ним наедине, - думала она. - И он сам не может не понимать этого, ведь он живет по тем же законам, по которым мама учила жить меня".
Розмэри не ошиблась - скоро он нашел случай ускользнуть с ней вдвоем от общества на террасе, и сразу же их повлекло вниз, к обрыву над морем, куда вели не столько ступени, сколько крутые и неровные уступы, и Розмэри одолевала их то с усилием, то словно летя.
Стоя у парапета, они смотрели на Средиземное море. Запоздалый экскурсионный пароходик с острова Леренс парил в заливе, как воздушный шар на празднике Четвертого июля, оторвавшийся и улетевший в облака. Он парил среди чернеющих островков, мягко расталкивая темную воду.
- Мне понятно, отчего вы всегда с таким чувством говорите о своей матери, - сказал Дик. - Ее отношение к вам просто удивительно. В Америке редко встретишь таких умных матерей.
- Моя мама - совершенство, - благоговейно произнесла Розмэри.
- У меня тут явилась одна мысль, которую я ей высказал. Как я понял, еще не решено, сколько вы пробудете во Франции, - это зависит от вас.
"Это зависит от вас", - едва не выкрикнула "Розмэри.
- Так вот - поскольку здесь все уже кончено...
- Все кончено? - переспросила Розмэри.
- Я хочу сказать - с Тармом уже кончено на этот год. На прошлой неделе уехала сестра Николь, завтра уезжает Томми Барбан, в понедельник - Эйб и Мэри Норт. Может быть, нас ждет еще много приятного этим летом, но уже не здесь. Я не люблю сентиментального угасания - умирать, так с музыкой, для того я и затеял этот обед. А мысль моя вот какая: мы с Николь едем в Париж проводить Эйба Норта, он возвращается в Америку, так не хотите ли и вы поехать с нами?
- А что сказала мама?
- Что мысль отличная. Что самой ей ехать не хочется. И что она готова отпустить вас одну.
- Я не была в Париже с тех пор, как стала взрослой, - сказала Розмэри. - Побывать там с вами - большая радость для меня.
- Спасибо на добром слове. - Показалось ли ей, что в его голове вдруг зазвенел металл? - Мы все приметили вас, как только вы появились на пляже. Вы так полны жизни - Николь сразу сказала, что вы, наверное, актриса. Такое не растрачивается на одного человека или хотя бы на нескольких.
Чутье подсказало ей: он потихоньку поворачивает ее в сторону Николь; и она привела в готовность тормоза, не собираясь поддаваться.
- Мне тоже сразу захотелось познакомиться с вашей компанией - особенно с вами. Я же вам говорила, что влюбилась в вас с первого взгляда.
Ход был рассчитан правильно. Но беспредельность пространства между небом и морем уже охладила Дика, погасила порыв, заставивший его увлечь ее сюда, помогла расслышать чрезмерную откровенность обращенного к нему зова, почуять опасность, скрытую в этой сцене без репетиций и без заученных слов.
Теперь нужно было как-то добиться, чтобы она сама пожелала вернуться в дом, но это было не просто, и, кроме того, ему не хотелось отказываться от нее. Он добродушно пошутил - холодком повеяло на нее от этой шутки:
- Вы сами не знаете, чего вам хочется. Спросите у мамы, она вам скажет.
Ее оглушило, как от удара. Она дотронулась до его рукава, гладкая материя скользнула под пальцами, точно ткань сутаны. Почти поверженная ниц, она сделала еще один выстрел:
- Для меня вы самый замечательный человек на свете - после мамы.
- Вы смотрите сквозь романтические очки.
Он засмеялся, и этот смех погнал их наверх к террасе, где он с рук на руки передал ее Николь...
Уже настала пора прощаться. Дайверы позаботились о том, чтобы все гости были доставлены домой без хлопот. В большой дайверовской "изотте" разместились Томми Барбан со своим багажом - решено было, что он переночует в отеле, чтобы поспеть к утреннему поезду, - миссис Абрамс, чета Маккиско и Кампион; Эрл Брэди, возвращавшийся в Монте-Карло, взялся подвезти по дороге Розмэри с матерью; с ними сел также Ройял Дамфри, которому не хватило места в дайверовском лимузине. В саду над столом, где недавно обедали, еще горели фонари; Дайверы, как радушные хозяева, стояли у ворот - Николь цвела улыбкой, смягчавшей ночную тень. Дик каждому из гостей отдельно желал доброй ночи. Боль пронзила Розмэри от того, что вот сейчас она уедет, а они здесь останутся вдвоем. И снова она подумала: что же такое видела миссис Маккиско?
9
Ночь была черная, но прозрачная, точно в сетке подвешенная к одинокой тусклой звезде. Вязкая густота воздуха приглушала клаксон шедшей впереди "изотты". Шофер Брэди вел машину не торопясь; задние фары "изотты" иногда лишь показывались на повороте дороги, а потом и вовсе исчезли из виду. Минут через десять, однако, "изотта" вдруг возникла впереди, неподвижно стоящая у обочины. Шофер Брэди притормозил, ко в ту же минуту она опять тронулась, однако так медленно, что они легко обогнали ее. При этом они слышали какой-то шум внутри респектабельного лимузина и видели, что шофер лукаво ухмыляется за рулем. Но они пронеслись мимо, набирая скорость на пустынной дороге, где ночь то подступала с обеих сторон валами черноты, то тянулась сквозистой завесой; и, наконец, несколько раз стремительно нырнув под уклон, они очутились перед темной громадой отеля Госса.