15
- Что это вы такое собираетесь бросить? - уже в такси спросила Розмэри, вскинув на Дика большие серьезные глаза.
- Ничего существенного.
- Вы разве ученый?
- Я врач.
- Да ну? - Она вся просияла. - Мой папа тоже был врач. Но тогда почему же вы... - Она запнулась и не кончила фразы.
- Не беспокойтесь, тут нет роковой тайны. Я не опозорил себя изменой врачебному долгу и не укрылся на Ривьере от людского суда. Просто я сейчас не занимаюсь практикой. Может быть, со временем займусь опять.
Розмэри медленно подняла к нему лицо для поцелуя. Он посмотрел на нее с недоумением. Потом, полуобняв ее за плечи, потерся щекой о ее бархатистую щеку к опять посмотрел долгим, внимательным взглядом.
- Такая прелестная девочка, - сказал он раздумчиво.
Она улыбнулась, глядя на него все так же снизу вверх, пальцы ее машинально играли лацканами его пиджака.
- Я влюблена в вас и в Николь. Это мой секрет - я даже ни с кем не могу говорить про вас, не хочу, чтобы еще кто-нибудь знал, какой вы замечательный. Нет, правда, правда, я вас люблю - вас обоих.
...Сколько раз уже он это слышал - даже слова те же самые...
Вдруг она очутилась так близко, что ее полудетские черты расплылись перед его глазами, и он поцеловал ее захватывающим дух поцелуем, как будто у нее вовсе не было возраста.
Она откинулась на его руку и вздохнула.
- Я решила от вас отказаться, - сказала она.
Дик вздрогнул, - кажется, он ничем не дал ей повода почувствовать хоть малейшее право на него.
- Вот уж это безобразие, - нарочито весело сказал он. - Как раз когда я почувствовал некоторый интерес.
- Я так вас любила... - Будто это длилось годы. В голосе у нее дрожали слезы. - Я так вас люби-и-ила...
Ему бы надо было в ответ посмеяться, но вместо того он услышал будто сами собой сказавшиеся слова:
- Вы не только красивая, вы какая-то очень полноценная. У вас все выходит по-настоящему, изображаете ли вы несуществующую любовь или несуществующее смущение.
Снова она придвинулась ближе в темной пещерке такси, пахнущей духами, купленными по выбору Николь. Он поцеловал ее поцелуем, лишенным всякого вкуса. Если и была в ней страсть, то он мог только догадываться об этом; ни глаза ее, ни губы ничего не говорили о страсти. Ее дыхание чуть-чуть отдавало шампанским. Она еще тесней прижалась к нему, словно в порыве отчаяния, и он поцеловал ее еще раз, но его расхолаживала невинность этих губ, этого взгляда, устремленного мимо него в темноту ночи, темноту вселенной. Она не знала еще, что блаженство заключено внутри нас; когда-нибудь она это поймет и растворится в страсти, движущей миром, и если бы он тогда оказался рядом с ней, он взял бы ее без сомнений и сожалений.
Ее номер в отеле был наискосок от номера Дайверов, ближе к лифту. Дойдя до своей двери, она вдруг сказала:
- Я знаю, что вы меня не любите, - я на это и не надеялась. Но вы меня упрекнули, зачем я не сказала про свой день рождения. Вот теперь вы знаете, и я хочу, чтобы вы мне сделали подарок к этому дню - зайдите на минутку ко мне в комнату, я вам скажу что-то. На одну минутку только.
Они вошли, и, притворив за собой дверь, он повернулся к Розмэри; она стояла совсем близко, но так, что они не касались друг друга. Ночь стерла краски с ее лица, оно теперь было бледнее бледного - белая гвоздика, забытая после бала.
- Когда вы улыбаетесь... - Он опять обрел свой шутливо-отеческий тон, быть может, благодаря неосязаемой близости Николь. - ...когда вы улыбаетесь, мне всегда кажется, что я увижу у вас щербинку во рту на месте выпавшего молочного зуба.
Но он опоздал - она шагнула вплотную к нему и жалобно прошептала:
- Возьмите меня.
- Взять вас - куда?
Он оцепенел от изумления.
- Я вас прошу, - шептала она. - Сделайте со мной - ну все как есть. Ничего, если мне будет неприятно, - наверно будет, - мне всегда было противно даже думать об этом, - но тут совсем другое дело. Я хочу, чтоб вы это сделали.
Для нее самой было неожиданностью, что она способна на такой разговор. Отозвалось все, о чем она читала, слышала, грезила в долгие годы ученья в монастырской школе. К тому же она каким-то чутьем понимала, что играет сейчас самую свою триумфальную роль, и вкладывала в нее все силы души.
- Что-то вы не то говорите, - попробовал урезонить ее Дик. - Не шампанское ли тут виновато? Давайте-ка замнем этот разговор.
- Ах, нет, нет! Я прошу вас, возьмите меня, научите меня. Я ваша и хочу быть вашей совсем.
- Прежде всего, подумали ли вы, как больно было бы Николь?
- Она не узнает - к ней это не имеет отношения.
Он продолжал мягко и ласково.
- Потом вы забываете, что я люблю Николь...
- А разве любить можно только кого-то одного? Ведь вот я люблю маму и люблю вас - еще больше, чем ее. Теперь - больше.
- ...и наконец, никакой любви у вас сейчас ко мне нет, но она могла бы возникнуть, и это изломало бы вашу жизнь в самом ее начале.
- Но мы потом уже никогда не увидимся, обещаю вам. Я вызову маму, и мы с ней уедем в Америку.
Эту мысль он отогнал. Ему слишком хорошо помнилась юная свежесть ее губ. Он переменил тон.
- Все это - настроение, которое скоро пройдет.
- Нет, нет! И я не боюсь, если даже будет ребенок. Поеду в Мексику, как одна актриса с нашей студии. Ах, я никогда не думала, что со мной может быть так, мне всегда только противно бывало, когда меня целовали всерьез. - Ясно было, что она все еще верит, что это должно произойти. - У некоторых такие большие острые зубы, но вы совсем другой, вы красивый и замечательный. Ну, пожалуйста, сделайте это...
- А, я понял - вы просто думаете, что есть особого рода поцелуи, и хотите, чтобы я вас поцеловал именно так.
- Зачем вы смеетесь надо мной - я не ребенок. Я знаю, что у вас нет ко мне любви. Я на это и не рассчитывала. - Она вдруг присмирела и сникла. Наверно, я вам кажусь ничтожеством.
- Глупости. Но вы мне кажетесь совсем еще девочкой. - Про себя он добавил: "...которую слишком многому пришлось бы учить".
Она молчала, напряженно дыша, пока Дик не договорил:
- И помимо всего, жизнь так устроена, что эти вещи не бывают по заказу.