— То-о-ся! То-о-сенька! Помоги-и!..
Вот она и кинулась, не назад, а вперед, к тому самому Шмакову… Без подробностей — его враспыл, а у нее три ранения за пять секунд: две раны пулевые, одна осколочная… Вот это «схватила»!.. Вынесли ее оттуда на рассвете следующего дня. А для этого все оставшиеся в батальоне, сорок семь бойцов и офицеров, пошли на штурм небольшой возвышенности в направлении Сахарного завода… Она спасла многих, ее спасали все оставшиеся — редчайший случай.
Антонину било в ознобе, и она твердила: «Я знала… Я знала… Пришли, все-таки…» — Председатель побежал в соседнюю, некогда польскую, деревню на взгорье, Дорофеевкой называлась — рукой подать. Добыл кружку горячего молока под угрозой пистолета — «единство фронта и тыла» называлось. Укутал в полотенце под вопли хозяйки. И принес Антонине.
— Пей понемногу. Не обожгись…
Она отхлебнула и причитала совсем чужим голосом:
— Во-от… Во-от чего мне надо было… Догадался… Догадался… Во-от чего мне надо было.
Виктор Кожин сам ее поднимал, сам нес, сам укладывал…
На телеге с параконной упряжкой, которую добыли тоже силой угроз и оружия, ее увезли по страшенной грязи в тыл, на поиски госпиталя… Антонине должны были ампутировать левую ногу. Она не давалась… Предупредили:
— При всех обстоятельствах нога гнуться не будет. И заражение угрожает…
— Будет гнуться, не будет гнуться — все равно нога. Пусть будет! — проговорила и потеряла сознание.
Ей сделали две операции… Прошел слух — были даже очевидцы — дескать, ногу ей ампутировали. Ан нет!..
Больную, вдрабадан изуродованную, еле-еле живую ее отправили на родной Урал. Там ее отходили, подлечили, выписали из госпиталя. И тут уж от всего благодарно-мстительного народа приняла она свою долю неизбывной муки. Единственная, лучшая из лучших, войной проверенная Антонина Прожерина выслушала: «Ишь, какие хитрованные, и там ей кормежка, и одежа, и всех мужиков… И тут ей дай жилье! Хрен ей! На-ко-ся вот выкуси!» — И справки у нее оказались не те, и нога была лишняя, не ампутированная, и жилья-то у нее нет, и, в конце концов, ее обвинили в «дезертирстве с трудового фронта», так как обнаружилось, что на фронт она пошла добровольно, но без письменного разрешения начальства…
На этих подступах к мирной жизни полегло столько фронтовиков, что и вспомнить нельзя… Все ее ордена-медали не помогли ничуть.
VI «На том, на Висленском плацдарме…»
Последовательность в изложении не так уж важна. Эта повесть пишется не для любителей сюжета: сюжет — штука отличная, но у нее есть свои жесткие законы; но есть нечто выше этой драматургической ловушки… У войны один закон, и тот никаким законам не подчиняется — головой в омут. Какая разница, кто нырнул туда немного раньше, кто чуть позже? Тем временем на Висленском плацдарме, к которому, казалось, войска уже приросли намертво и заплесневели… (Это не значит, что с Брянским лесом покончено. Мы туда еще вернемся).
Чем ниже воинское звание, тем тяжелее переносится разлука с друзьями.
Из опыта армейской жизниА пока: в лесной просторной луговине с крутым обрывистым краем расположилась небольшая группа офицеров разведбата. Заняты они были странным делом или еще более странным бездельем — у каждого на правой вытянутой руке висел новенький противогаз с сильно укороченной лямкой, а в ладони зажата рукоятка пистолета или нагана — в зависимости от пристрастий. Чуть покачивались нагруженные вытянутые правые руки — глаз то целился, то отдыхал… Но это все как бы само собой, а разговор шел отдельно:
— Прошу учесть, за вами снова слежка… — как бы невзначай произнес гвардии капитан Хангени.
— А за вами? — легко парировал Белоус.
— За нами и не прекращалась.
— Темную ему!.. — как пригвоздил Романченко.
— Нет, все должно быть светло, как на юру, — внес поправку Курнешов.
— Но разве мы что-нибудь скрываем?! — взорвался взводный.
— Но ведь и не приглашаем… И не пускаем… — это Хангени.
— Мы не обязаны сидеть за одним столом с кем попало.
— Тогда и не ро-о-о-общи, — почти пропел Василий Курнешрв.
Разбойник Дубровский снял с руки противогаз. Все проделали то же самое — в ладонях темно поблескивало оружие. Целились — каждый по-своему. Били каждый по своей самодельной мишени.