Воевать, а не «присутствовать в прифронтовой полосе» — была участь тех, жизни которых «не представляют особой ценности», а это и был Народ Великой Страны.
«С ОРУЖИЕМ В РУКАХ!..»
…Участник не сражается — он причастен к сражению. Сражается воин… А погибнуть может и тот и другой. Это норма… Один наносит прямой ущерб врагу, другой способствует этому или наблюдает происходящее через бинокль… А погибнуть и наблюдатель может раньше, чем воин. Тут игра случая. Как говаривала ефрейтор Клава: «Подумаешь, делов-то на три копейки». Она не воевала, а погибла…
«Ну и дела!..»Взводный сидел на топчане — забился с ногами в угол. Напротив, на втором топчане, — взъерошенный Курнешов смотрел на него, как на утопленника.
— Он вопит: «Сознательный срыв! Умышленная дискредитация!» Он тебе клеит не дисциплинарное, политическое дело, — сообщил он.
— А что он молол при всех… с Германией?!
— Этого разбирать никто не будет. Будут разбирать на составные части тебя… Он требует аннулировать последний наградной лист, присвоение звания и…
— Что, в первый раз, что ли?
— С антисоветчиной — в первый. Он паяет тебе выступление против Приказа Верховного Главнокомандующего! Это трибунал.
В землянку вошел новый ординарец — и тут же выскочил, видимо, сообразил, что не ко времени. Верного Петрулина, как золотоискателя высокой квалификации, срочно отправили домой, на Урал, мыть золото для Родины, в котором Она всегда нуждалась пуще, чем в хлебе.
Раздался стук в дверь.
— Разрешите войти? — показалась голова особенца.
Взводный аж присвистнул от удивления.
— Свистим, братцы, свистим? — откликнулся он сразу.
— Легок на помине, — сориентировался Курнешов. — Садись.
— «Сесть проще простого, вот выбраться оттуда…» — для смершевца это была чрезмерная вольность.
Он аккуратно присел на топчан рядом с Василием и воткнул взгляд в хозяина землянки. Все трое понимающе переглядывались. Взводный скорчил рожу, мол, «вот так вот!»
Уполномоченный попал в хоромину впервые и с интересом рассматривал землянку. Потом сказал:
— У тебя уже один раз было?..
— Было, — ответил хозяин.
— Он ведь и это вспомнит.
— Вспомнит.
— Теперь он не даст тебе выскочить… — сказал особняк и, показалось, как-то очень азартно сказал, словно собирался принять участие в свалке.
Странное дело — взводный все видел и удивлялся: уполномоченный СМЕРШ был от природы, видимо, не плохой малый, во всяком случае старался в батальоне не гадить. Но с годами приобрел профессиональные навыки или привычные вывихи: он одновременно был и охотник, и жертва; он всерьез побаивался офицеров разведки — от них можно было ждать чего угодно, один Романченко чего стоил! А пуще другого он остерегался этого непонятного сборища, которое постоянно собиралось в хоромине («одно название-то чего стоило»). Он все время хотел установить с ними если не дружеские, то хотя бы добрые отношения, а с другой стороны, и он, и они не могли не знать, что уполномоченный этой структуры был обязан неустанно наблюдать за всеми и за каждым в отдельности, ни на час не выпускать их из своего поля зрения. А офицерам это ух как не нравилось. Взводному с его нетерпимостью и амбициями в особенности.
Получается заколдованный круг: «с одной стороны… с другой стороны!..» А тут нужна была информация и помощь самого особенца.
IX «Было и быльем поросло»
А позади в действительности было вот что: давным-давно, еще в Брянском лесу сорок третьего года, стояла поздняя осень — хвойные скрипели, лиственные пожелтели и облетали… и уже почти не рвались мины… И еще живы были все… Взводного «лично» вызвал к себе заместитель командира корпуса — так величали начальника политотдела полковника Захаренко. «Срочно!» И не через штаб, а напрямую… Это что за честь такая или… На фронте командир корпуса недосягаемая фигура для взводного, «я к о Вседержитель!», а его заместители соответственно… — Архангелы!
На мотоцикле всегда быстро — он сидел за рулем, нáрочный в коляске. Через несколько минут оба были у палатки политотдела, а нáрочный был чуть живой, так его растрясло с непривычки.
В просторной палатке политотдела за рабочим сооружением, столешницей которого служила большущая дверь, снятая с петель в каком-нибудь особняке, сидел худой пронзительный капитан Чаклин.
— Меня вызвал начальник политотдела полковник Захаренко, — сопротивлялся взводный. — Не понимаю, товарищ капитан, почему беседу со мной ведете вы? (И не удержался) — Вроде бы пока не полковник.
— Нет уж и нет! Тут шуточками не отвертишься. Учти, что это предварительное дознание. Это протокол. А это капитан Чаклин, — он ткнул пальцем себе в грудь. — И по результатам моего дознания командование будет принимать решение.