Только одно можно было сказать с уверенностью: комендант со своими архаровцами впервые почувствовал, что трудиться вот так, день и ночь, вытаскивать, кормить, спасать, непрестанно помогать и видеть удивленные, благодарные глаза (пусть немцы, но ведь и не только немцы) куда выше и драгоценнее, чем совершать воинские подвиги во имя и во славу… И все это в последние дни апреля, на окраине бездонного города Берлина, похожего на гигантскую развороченную челюсть.
Тут были и русские беженцы, угнанные на работу в Германию и находящиеся здесь почти по доброй воле (спасаясь от голода или чьего бы то ни было бесправия); и какая-то молодая украинская мать с чудным младенцем, вышедшая замуж за немецкого офицера и, по нашим законам и суждениям, преступница, немецкая подстилка и блядища, а на самом деле очаровательная, перепуганная насмерть и все равно достойная женщина. Она твердила коменданту, который принес ей сухое молоко для младенца:
— Он замечательный и порядочный человек (про своего мужа, немецкого офицера). Если бы вы знали, какому количеству людей он помог в нашем городе… Вы не знаете, у меня не отберут ребенка?.. Я согласна на всё, на любое наказание, любую ссылку, только бы ребенка не отобрали…
Она еще не знала, что такое — «всё».
А тут привезли из танковой бригады экс-президента Французской Республики господина Эдуарда Эрио с супругой. Надо было как-то обустроить высокопоставленную пару, да побыстрее… пока не придет какое-нибудь грозное распоряжение из Москвы: дескать, «отвечаете головой за жизнь и достоинство… если хоть один волос упадет…» (а волос уже давно у него нет) и так далее.
Комендант поместил экс-президентское семейство в одну из лучших комнат своей квартиры (правда, квартира была немецкая и генеральская, генерал в русском плену, а его жена и сынишка торчали перед глазами). Сам же он тут же умчался по каким-то неотложным делам. Но забыл, что все хорошие комнаты этой квартиры были обращены на простреливаемую сторону. Мог произойти международный скандал, но экс-президент и его супруга оказались людьми терпеливыми, покладистыми и с юмором (а с окнами на простреливаемую сторону это не так-то просто), ну а к серьезным опасностям они уже, кажется, привыкли…
Эдуард Эрио перед расставанием решил удостоить своего молодого хозяина особым вниманием, он вынул из карманчика жилета роскошные золотые часы с крышками и, демонстрируя свою принадлежность не только к власти, но и к свободолюбивому народу, показал часы коменданту. На внутренней крышке часов было выгравировано: «Мэру Эдуарду Эрио от рабочих города Леона». Комендант демонстрировал свое восхищение и хотел еще что-то сказать, мол, Обалденно! Ну, не бывает! но не знал, как это звучит не то что по-французски, но и по-немецки… Мимо за оградой проходил старшина, который меланхолично заметил:
— Старшой, ну опять вы возитесь с фрицем — дайте ему по сопатке и заберите часы. На память…
— Заткнись… — прошелестел взводный. — По этому вопросу, международный болван, мы с тобой поговорим отдельно.
Старшина исчез, и надолго. А комендант молил всех святых, чтобы гость не знал русского языка и не был бы слишком догадливым. Экс-президент был с фокусом, он с первого мгновения делал вид, что не говорит и не понимает по-немецки, взводный ему не поверил, хоть срочно вызвал французского переводчика, а сам думал: «Кто его знает, может, он и по-русски так же — придуривается. А может быть, это такой этикет?»
События и персонажи накатывались, как волна за волной, и накрывали с головой. Не было передышки и почти не было сна. Была одна надежда, что противная вражья сторона вот-вот выдохнется окончательно и падет.
XIX Конец света
А еще южнее южной окраины Берлина в эти самые часы десятки тысяч солдат, сержантов и офицеров, немалый остаток немецко-фашистских войск, обуянные страхом перед возмездием, кожей, инстинктом и потрохами чуяли и отдавали предпочтение любому наказанию на Западе перед судьбой военнопленного «ин Сибириен» на Востоке… Обезумев от войны и поражения, под крики команд, в угаре, они ринулись навстречу смерти — пошли в свой последний прорыв. Как сомнамбулы, бежали, почти не глядя, не понимая, что, для того чтобы прорваться на Запад, им придется пройти сквозь толщу советских разъяренных, развернутых и готовых к сражению боевых частей, обремененных тяжелым опытом всей войны и заряженных обоймами возмездия.