— Радоваться нечему, — председатель отвечал, и это означало некоторое примирение. — Знаешь, один не больно знатный князек-правдолюб стал тягаться на Руси с властью мира сего. Суд был праведный и вынес решение, представьте себе, в пользу князька! Все были рады-радешеньки — ну, как же: «Правда победила, добро восторжествовало!..» А вскоре князька зарезали. Совсем по-другому поводу; той тяжбы никто и не вспомнил… и весь род разорили… Так что — держись, воинство.
XIV
Боевые недоразумения
Была у Бориса Токачирова своя невысказанная правда, о которой он не мог или не хотел говорить, потому что это было вовсе не боевое задание, а подлое наказание без какой бы то ни было вины — и подготовки никакой, и опыта диверсий не было, и оскорблены они оба были крайне, и доказать в этой спешке и сумятице никому ничего было невозможно…. В таком состоянии обычно на серьезные задания не выходят. Ну а сержанты и рядовые уж вовсе влипли за просто так.
Тут кое-что придется разъяснить. В разведке есть официальный счет поступкам и особый подспудный, внутренний счет — его даже не обсуждали. Он главный. Безгрешных на войне нет, в разведке особенно.
В плотно окруженном Каменец-Подольске немцы внезапно захлопнули передовые части корпуса, которые только-только освободили этот город, невероятно наглым наскоком с северо-запада… Захлопнули наглухо. Положение оказалось не из легких. А лейтенанты разведбата Родионов и Токачиров как-то проштрафились. Проступок был, преступления не было и в помине. Да и пожаловался на них командиру корпуса не вполне трезвый свежеиспеченный полковник (званием его наградил в приказе сам Верховный, ну и отпраздновали). Комендант города потребовал строго наказать двух лейтенантов — в назидание остальным. В окруженном и осажденном городе не спорят и не доказывают правоту, а подчиняются: комбат распорядился срочно отправить лейтенантов на задание (был такой способ ухода от дисциплинарных расправ) — «Убыл!» — «Куда?» — «А на боевое задание!» — И все тут, никуда не денешься… Попробуй догони… А над городом действительно клубился туман лихого везения, дурного невезения и некоего пьяного угара (склады немецкой армейской группы оказались в этом городе — именно продовольственные, и в том числе винные). Вот почему и пытались хоть кого-нибудь построже наказать для острастки. Но ведь и старшие командиры эти дивные итальянские и французские вина попивали, да куда больше, чем рядовые, сержанты и взводные… А тут приказ из штаба фронта об организации диверсий на всех дорогах: «..дабы не дать противнику беспрепятственно вырываться из такого великолепного окружения». Да ведь и салюты в Москве уже два раза отыграли!.. Шутка ли, какое ликование было (не омрачать же…) Пошла писать губерния: приказ начальника разведотдела; в батальоне наскоро создали две диверсионные группы, каждая из трех-четырех разведчиков и двух саперов: они должны были выйти на пути, по которым отступали войска противника, обтекающие город, и там взорвать сколько-то машин и тем то ли насмерть перепугать врага, то ли просто затруднить их отступление, да и поубавить их пыл в непрерывных атаках на город. Командирами групп были, конечно, назначены гвардии лейтенант Родионов и гвардии лейтенант Токачиров (провинившиеся). Командиру взвода управления приказано: обеспечить их безопасность при выходе на задание, при переходе через заминированный Турецкий мост (единственный более или менее возможный выход из города) и, если удастся, помочь им при обратном возвращении в город. Но это уж как получится… Операция намечалась дурацкая (это понимали все), но боевые приказы не обсуждаются. Да и смысла в этом задании не было, был только приказ сверху, который решили исполнить так: «В тыл к противнику от гнева своего начальства!»
Взводный со всеми возможными предосторожностями вывел обе группы, гуськом провел их через плотно заминированный мост, совсем скрытно протащил всех под самым носом у противника, укрывшегося в Турецкой крепости. Там, под прикрытием крутого обрыва к реке Сбруч, они чуть передохнули, и он их как мог напутствовал:
— Ладно. Задание странное, но не делайте его смешным. Не зарывайтесь. Если удастся установить мины на дорогах, откатывайтесь подальше и побыстрее. После взрыва уходите сразу. Не делайте одно и то же два раза подряд — два раза подряд не получится…
Договорились, что перед рассветом он будет их ждать точно в этом же месте. Но с первыми проблесками уйдет восвояси. Сами, без сопровождающего они мост переходить не должны были, потому что могли подорваться на минах. Уже на своих.
Ушла во тьму группа Родионова и растворилась…
Чуть погодя отчалила группа Токачирова…
Через несколько минут после того отправился назад, через мост, и взводный с ординарцем.
Группа Токачирова вернулась вовремя, и все до одного. Только были они какие-то уж слишком молчаливые и мрачные. Мин с ними не было.
Есть признаки, по которым нетрудно определить, работала разведка в тылу у противника или слонялась. Когда работала, они возвращались опаленные и переполненные не общими обозначениями, а такими подробностями и нелепостями, которых и гений не выдумает… Ну, эти не спали ни секунды — сразу видно: глаза вытаращены, но по какому-то другому поводу… Скорее всего отсиживались… Расспрашивать не принято. Токачиров саперов сразу отправил к своим и сказал: «Мины установлены на дороге — обе!.. Но обстоятельства сложились так, что пришлось сматываться раньше, чем произошел подрыв…» Туманно… Наблюдатели и слухачи доложили, что видеть ничего не видели, но один очень сильный взрыв где-то был, только очень далеко. И указали направление. Это могла быть только группа Родионова. Но ведь от них не вернулся никто, хотя взводный с группой сторожили их и ждали возвращения более суток… Становилось все яснее: Токачиров отсиделся где-то поблизости, к возвращению явился с завидной точностью, минута в минуту.
— Иди и докладывай в штаб, — сказал ему взводный.
— А ты разве со мной не пойдешь? — спросил тот.
— Нет. Надо что-то делать… Ведь не вернулся ни один.
Борис даже не откликнулся. Это покоробило. Но можно было объяснить усталостью этой ночи. Больше никто не произнес по этому поводу ни слова.
Сведения собрали по крупицам: кто-то что-то видел, кто-то что-то слышал, один передал другому… нашелся тяжело раненный немецкий пленный, его чудом приволокли в городской немецкий госпиталь, это был, кажется, прямой свидетель, но его вторично ранило при взрыве мины… но ведь он и тогда уже был ранен, и его везли в кузове подорвавшейся машины… Да еще почти никто настоящей правды знать не хотел, довольно много начальства оказалось бы замешано в этом недоразумении, у многих было «рыло в пуху»… Искали только правдоподобную версию их гибели, чтобы не писать: «Пропали без вести». Эта неуютная версия всегда мало кого устраивала (ведь помнили о родных)… Правдоподобие перемешивалось с бездарным враньем, слухи — с бредом, все сливалось в потоке наваждений.
Токачиров ушел из батальона. Ушел тихо и внезапно. Вот так выглядело небольшое недоразумение. У оставшихся оно засело больной занозой если не навсегда, то надолго.
На Висленском плацдарме была последняя землянка, последняя «Хоромина». В сокрушительном наступлении уже строить не приходилось. Да и зачем?.. Рядовой Петрулин мыл золото на своем Урале, кто, кроме старателя, будет создавать такое сооружение?..
А собрались потому, что почуяли: «Это в последний раз, может статься. Впереди прорывы и победы, а это всегда много хороших и еще больше скверных вестей». Как бы мало ветеранов в батальоне ни осталось — обязательно станет еще меньше. Вот и пришла пора взглянуть друг другу в глаза и запечатлеть хоть фас, хоть профиль.
В батальоне смелость ценилась превыше всего, а Романченко, несмотря на всю свою грубость, неуклюжесть и даже порой дурость, не раз это качество доказывал. Мы имеем в виду не дурость, а смелость, хотя располагаются они всегда по соседству.