Кошки не оставляют великана в покое. Они вертятся у него под ногами, прежде чем метнуться на кухню к своим мискам с едой.
— Я хотел принести тебе подарок, — беспомощно говорит великан.
— Почему? — спрашивает Джоди.
Лестница изогнутая и короткая; Джоди просовывает голову под низкую балку и хватается за стропило, чтобы не упасть.
— Я не знаю, что здесь делаю, — признается великан.
— Потише, — просит Джоди. — Бабушка спит в кабинете.
Великан смущен. Он думал, что шепчет.
— Что за подарок? — спрашивает Джоди, прищурившись. — Ты сам?
Великан смотрит в пол. Какой же он дурак!
— Нет, — отвечает он, и на этот раз действительно шепчет.
Джоди осознает, что дрожит. Она плотно заворачивается в кофту.
— Нельзя так просто заходить в чужие дома, — говорит Джоди уже мягче.
— Твоя правда, — соглашается великан.
Он боится на нее смотреть, и Джоди совершенно ясно, что великан понятия не имеет, насколько прекрасен. Она словно поймала светлячка в стеклянную банку и не хочет снимать крышку.
— Ну? — спрашивает Джоди.
— Ну? — озадаченно повторяет великан.
— Так ты поднимешься или нет?
Великан пятится назад. Синие канаты вен выступают на его шее. Джоди знает, что испытывает неправильные чувства. Ей следует бояться или, по крайней мере, восхищаться собственным мужеством. Неужели он настолько ее хочет, что временно лишился рассудка? Она наклоняется вперед, наступив на подол ночной рубашки.
— Быстрее, — говорит она.
Великан поднимается за ней по лестнице. Он боится задавать вопросы. Он утратил дар речи. Кошки бегут за ним, пока Джоди не прогоняет их. Он видит ее кровать и застывает на месте. Великан стоит посередине комнаты — только там можно не пригибать голову, — пока Джоди не разрешает ему сесть на кровать. Скоро рассветет, и небо прорезали желтые линии, но в спальне темно. Джоди снимает кофту и садится на деревянный стул. Потом стягивает через голову ночную рубашку. Мгновение она боится, что заняться с ним любовью будет невозможно — вдруг он окажется слишком большим? Но все же встает со стула и садится рядом с великаном. Она чувствует, что он дрожит. Наверное, он слишком робок, чтобы глазеть на нее. Но, повернувшись, она видит, что он пристально на нее смотрит.
— Как тебя зовут? — спрашивает Джоди.
Великан смеется.
— Что смешного? — Джоди слегка обижает его смех.
— Не самый подходящий момент спрашивать, как меня зовут, — поясняет великан.
Джоди касается его щеки, просто чтобы убедиться в реальности этого человека, проводит пальцами по шее, берется за первую пуговицу рубашки.
— Эдди, — говорит великан.
Его имя внезапно кажется самым странным словом на свете, как будто он никогда его раньше не слышал. Он не в силах поверить, что набрался смелости коснуться ее; его пальцы чувствуют под кожей ее ребра. Джоди расстегивает его рубашку, прижимается к нему грудью, и великан стонет и сам удивляется непривычному для себя звуку. Он начинает целовать девушку и не знает, может ли остановиться. Джоди лежит на спине, а великан нависает над ней. Мысли скачут у него в голове, обгоняя друг друга. Он боится испачкать ее простыни рабочими ботинками. Боится причинить ей боль. Он никогда раньше не был с женщиной и знает, что она это поймет.
Великан отстраняется от Джоди. Он садится в темноте.
— Что? — шепчет Джоди чуть испуганно, задыхаясь. Она опирается на локти.
Великан снимает свитер и рубашку, нагибается и расшнуровывает ботинки. Он стягивает их, встает и снимает белье. Когда он складывает одежду на стул, его руки дрожат. Он ложится рядом с Джоди и притягивает ее к себе. По крайней мере, думает он, она не видит его в темноте.
Когда Джоди спускается вниз, Элизабет Ренни на кухне варит кофе. Расписное яйцо по-прежнему лежит на блюдце. Джоди кладет его на ладонь. Элизабет Ренни косится на яйцо, но оно кажется ей голубым шаром, просто елочным украшением. Джоди возвращает яйцо на место. Элизабет Ренни наливает себе кофе и замечает, что Джоди пахнет мылом и соломой.
Наверху великан открывает окно спальни, вылезает на карниз и беззвучно спрыгивает на землю. Деревья, телефонные провода — все покрыто льдом. Еще достаточно рано, и никто не видит, как великан бежит по дороге, улыбаясь как сумасшедший и понятия не имея, что это самое холодное Рождество за последние пятьдесят лет.
Ты звонишь матери снежным утром среды, и она первым делом сообщает, что у них в Делрей-Биче тридцать градусов и ее муж рвет апельсины с дерева. Тебе пришлось дождаться, пока сын и муж вый — дут из дома, потому что ты уверена: разговор будет нелегким.