На похоронах ее родители не глядят на тебя. Твой приход — ошибка. Ты знаешь, что они могут читать твои мысли. Смерть их ребенка преследует тебя. Когда ты мысленно произносишь имя девочки, что-то внутри тебя рвется, и все же ты по десять раз на дню думаешь: «Слава богу, что это не мой ребенок». Всю дорогу с похорон ты потираешь в пальцах четвертак, но силовое поле, как ни странно, исчезло, и симптомов нет. Остановка на обочине, чтобы поплакать, — это не симптом.
Каждый день ты говоришь сыну, что он не виноват. Он пребывает в опасном смятении. Кто-то сказал ему, что умершие возвращаются на землю, и теперь он ждет возвращения подруги. Он говорит, что видит ее тень на лужайке; он готов к ее возвращению. Он куда-то пропадает каждый день, но вы с мужем решили не беспокоиться. Ему нужно побыть одному. А потом ты ради тренировки едешь из магазина с покупками для соседки и видишь, куда ходит твой ребенок. Дом девочки уже внесен в списки торговцев недвижимостью, но твой сын ждет у него свою подругу. Ты останавливаешься и зовешь его, требуешь, чтобы он забрался в машину. Давишь на газ, чтобы поскорее убраться от пустого дома. Сын сидит, прислонившись к дверце. На нем красные шорты и рубашка с короткими рукавами и тремя расстегнутыми пуговицами. Ты говоришь ему, что никто не возвращается. Ты велишь перестать ждать, объясняешь, что девочка будет жива в его памяти. Большинство людей, уверяешь ты, умирают лишь в глубокой старости, лет в сто, не меньше, старые, как черепахи, как деревья.
— Ты никогда не умрешь, — говорит он.
Ты ведешь машину.
— Если ты умрешь, — обещает он, — мы с папой тоже умрем.
Ты держишь руль обеими руками. Ты не плачешь.
— Нет, — возражаешь ты. — Вы с папой не умрете. Смерть — личное дело каждого.
На подъездной дорожке он молча выходит из пикапа. Тебя тревожит, что он внезапно начал бояться громких звуков. Он ударяется в слезы от взвинченных голосов и собачьего лая. Он отрешен, его больше не интересуют домашние животные и новые игрушки. То, чего ты ждала, наконец-то случилось. Одежда, купленная на Рождество, стала ему мала. Хотя он все еще ниже большинства ровесников, ты, измеряя его рост на стойке, против воли начинаешь плакать. Но сыну, похоже, все равно. Он стал горбиться. Хотя он ничего не просит, твой муж хочет чем-то заинтересовать его. Он покупает мяч и кольцо и прибивает кольцо к стене сарая. Педиатр предупредил, что Саймон никогда не будет высоким, даже если продолжит расти с такой же скоростью. Лавров в баскетболе ему не сыскать. И все же твой муж учит его правилам игры. Ты слышишь стук мяча по пыльной земле — они оттачивают технику ведения. Ты наблюдаешь через окно. Сначала сыну неинтересно, он стоит, скрестив руки, пародией на взрослую скуку, пока твой муж забрасывает в корзину мяч за мячом.
Ты не в силах отделаться от чувства, что несчастный случай доказал твою правоту. Неужели больные фобиями прочесывают газеты в поисках преступлений и несчастий, которые укладываются в их картину мира? Ты подозревала, что на улице таится опасность, и теперь ты знаешь, что была права. Стук мяча о стену сарая напоминает тебе обо всем, что так легко потерять. По ночам тебе снится, что ты снова ребенок. Отец на кухне раскатывает тесто для пирогов. Ты узнаешь звук ножа, нарезающего яблоки, и все становится знакомым: гул парковки, цвет неба. Ты спишь, но понимаешь, что во сне отец моложе, чем ты сейчас. Просыпаешься и вспоминаешь, как он пел в машине. Прежде у него был прекрасный голос. Ты только что поняла: когда отец умрет, он перестанет жить. Раньше ты этого не понимала, относилась к смерти как пятилетний ребенок. Воображала, как споришь с отцом после его смерти, пытаясь доказать, что чего-то стоишь. Теперь тебе все равно, что ты чья-то дочь. Что ж, по крайней мере, борьба с отцом позволила тебе понять, кем ты являешься для своего собственного ребенка. Ты тот, кто никогда не умрет; ты — родитель, не вполне человек; ты существуешь, лишь чтобы любить его.