Он уже отвык от таких эмоций. Слишком много всего. Силы его иссякли.
— В чем дело? — Хели вопросительно поднял брови. — Когда она приедет?
— Только не сегодня, — тихо ответил Теобальд, опуская голову.
— Бедняга! — Пытаясь утешить, Хабердитцель обнял друга за плечи. — А что мы будем делать с ухажером Амелии?
Тео пожал плечами.
— Выпроводить его ведь мы не сможем. Или все-таки?…
— Да, это неудобно.
— Но и позволить ему ночевать в комнате Амелии мы тоже не можем.
— Ни в коем случае!
Они вели себя как два отца, обеспокоенных вопросами воспитания несовершеннолетней дочери.
— Я приготовлю ему комнату в стиле рококо, — предложил Хели.
— Розовую? Где кровать под балдахином с помпонами? — ухмыльнулся Теобальд.
— И туалетный столик мадам Помпадур, — захихикал Хели.
Комната в стиле рококо сохранилась с тех пор, когда дом еще являлся летней резиденцией настоятеля. Комната, имевшая историческую ценность, отжила свой век, и Теобальд с помощью Хели отреставрировал ее. Она стала «показательной комнатой», демонстрируемой гостям во время выставок. Тогда Хели Хабердитцель открывал двери и торжественно провозглашал:
— Перед вами подлинная комната в стиле рококо с туалетным столиком мадам Помпадур…
Последнее он упоминал специально, чтобы сделать комнату еще более популярной. Он выдумывал невероятные истории, рассказывая, как столик из Парижа попал в Ламмвайлер. Каждый раз это были новые истории. Он лишь должен был следить, чтобы они не повторялись, если посетители приходили к ним по нескольку раз. Он даже завел для этого специальную книгу. Какие посетители — такие истории.
И в этой приторно-сладкой дамской комнате должен был ночевать Максим Рушек.
И поделом ему!
С демонстративно приветливыми лицами оба заговорщика присоединились к обществу. Амелия и Максим, держась за руки, беседовали о ценных бумагах, о том, сколько умения необходимо, чтобы вносить деньги на счет, что, конечно же, не очень достойно, не правда ли…
— Большие приветы от Дуни, — прервал Теобальд молодых людей, беседа которых была ему так же интересна, как и сообщение об уровне воды. — Она сегодня уже не приедет. Предлагаю всем отправиться в постель. Вы, уважаемый Максим, будете спать в розовой комнате, хотя вы даже не поинтересовались, можете ли здесь переночевать.
— Папа, как ты можешь так говорить! — возмутилась Амелия.
— Он спрашивал об этом? — с невинным лицом Тео обратился к Хабердитцелю. — Ты что-нибудь слышал, Хели?
— Нет, нет. Но я подготовлю комнату, — ответил Хели и с мягким упреком обратился к Амелии: — Жаль, что ты заранее не предупредила, Амелия.
Хели отправился наверх, где располагались комнаты для гостей.
Максим Рушек, и на сей раз покраснев, приподнялся, чтобы извиниться, однако в его поведении прослеживалась некоторая доля высокомерия, что совсем не понравилось Тео.
— Ну, хорошо. — Тео кивнул и, уже приготовившись выйти, задержался в дверях, дружелюбно улыбнувшись приятелю дочери. — Так вас зовут Максим? Многообещающее имя! Оно сразу ассоциируется с максимумом, то есть наивысшим. Или нормой поведения — и тоже высшего уровня [1].
— Вот видишь, папа, — удовлетворенно заметила Амелия, решившая, что отец пошел на уступки, — ему и имя соответствует, не правда ли?
Профессор вздохнул, взглянув на многообещающую личность, задумчиво пожал плечами и произнес:
— Имя — еще не судьба.
И вышел прочь.
РОЗОВАЯ КОМНАТА
Хели Хабердитцель был совсем не таким, каким представлял себе его друг-профессор: отказывающим себе во всем соратником, превыше всего ценившим произведения Тео. Нет, у Хабердитцеля имелись собственные потребности.
Одной из них была педикюрша Лотта Шух, одинокая и весьма привлекательная. Иногда Хели проводил у нее ночи, искренне полагая, что об этом никто не догадывается. Лотта жила в небольшом рядовой застройки домишке, в подвале которого она оборудовала свой педикюрный салон с лампами дневного света и электрическим полировщиком ногтей. Ее клиенты — или пациенты — съезжались к ней издалека. Она была настоящей хранительницей секретов.
Хели с превеликим удовольствием проводил время и в ее доме, и в ее постели. Лотта, с каштановыми волосами, была пухленькой и какой-то очень уютной.
— Ты отвлекаешься, Хели, — упрекнула Лотта, крепче обнимая его, — Почему твои мысли о тех, других, а не о нас?
Те, другие, — это профессор, его дочь и тот тип Максим. Хели излил Лотте душу.
1
По-немецки имя Максим пишется Maxim, отсюда Maximum — наивысшее и Maxime — норма поведения.