Такие штучки с Горьким «великий вождь мирового пролетариата» проделывал уже не в первый раз. Точно по такому же сценарию была разыграна ситуация, когда Горький ходатайствовал о сохранении жизни великим князьям, заключенным в Петропавловскую крепость. Ленин тогда тоже уверял, что опоздал, а всех великих князей после этого быстро расстреляли. Вот у кого Патриарх заимствовал постулат: «нет человека — нет проблемы».
И этот Зиновьев — «Григорий Грозный», который с такой легкостью посылал на смерть других, перед расстрелом сам не мог идти на подгибающихся ногах и, потеряв всякое достоинство, моля о пощаде, обнимал, обливая слезами, сапоги конвоиров. В противовес ему, интеллигентный Каменев принял смерть молча и достойно.
Вождь с удовольствием слушал доклады о том, кто как себя вёл на допросах и перед расстрелом. Только немногих не удалось сломать. Так погиб, проклиная Кобу, «злобного тирана, предателя ленинских идеалов коммунистической партии», старинный друг юности Авель Енукидзе, когда-то познакомивший его с семьёй Аллилуевых в ещё дореволюционные времена, крёстный отец его покойной жены Нади, любимый «дядя Авель» его детей — Светланы и Васи.
Наивный чудак… Как будто у Ленина были какие-то идеалы! Все его якобы идеалы служили только одному — достижению абсолютной власти, о которой он, невзрачный, лысый, больной сифилисом человечек, обуреваемый мужскими комплексами, помощник адвоката, проигравший все до единого из двенадцати порученных ему дел, мечтал, как о компенсации за свои прошлые неудачи. Именно у него Патриарх учился цинизму, умению подбросить народу лозунги, которые должны зажечь людей, чтобы привести властителя к цели. С него брал пример беззастенчиво врать, но говорить народу то, что тот хотел от него в данный момент услышать, а самое главное, находить врагов, указывать на тех, кто конкретно виноват в неудачах.
Ещё Макиавелли в начале XVI века в своем сочинении «Государь» — настольной книге каждого диктатора — писал, что умение управлять народом, один из главных залогов успеха всякого царствования. А позже Патриарх сам вычитал, что Гёте считал управление государством — ремеслом, которому нужно специально учиться и к которому необходимо иметь определённые способности. Мудрый был старик!
И он, Патриарх, постепенно в совершенстве овладел искусством манипулировать этим непостижимым русским народом. Первые выводы он сделал после того, как увидел, с какой легкостью русский народ отказался от веками почитаемого царя-батюшки — помазанника Божьего. А после этого уже легче лёгкого большевикам удалось натравить рабочих и крестьян — единственных, согласно Марксу, производителей материальных ценностей, на «буржуев», заставив уверовать, что только отобрав награбленное ими добро, этим, самым эффективным способом, можно достичь светлого будущего. Ленин бросил лозунг: «Грабь награбленное!», и тут же завоевал душу этого народа, который, очертя голову, бросился крушить вековые устои России.
Патриарх одновременно уважал и презирал этот народ, который, с одной стороны, удивлял его терпением, простодушием, выносливостью, готовностью охотно поверить в самую, казалось бы, невероятную, предложенную ему нелепость, а с другой стороны, восхищал беспредельным мужеством, несгибаемой стойкостью и какой-то невероятной бесшабашной отвагой. У ног его лежала самая большая в мире страна, послушная, задавленная страхом, и в то же время обожающая его, своего диктатора. Он знал, что его за глаза называют «хозяин», и это льстило ему. Он действительно чувствовал себя хозяином страны, властителем народа. Эти нищие рабы, целующие плётку тирана, готовые отдать за него жизнь, в общем, достойны презрения! Необыкновенно талантливый, изобретательный, одновременно ленивый и трудолюбивый, слишком много пьющий, совершенно непостижимый, противоречивый русский народ не переставал удивлять и восхищать Патриарха!
Ни с одним из кавказских народов, а тем более с грузинами, он не мог себе позволить так обращаться. У него, уличного оборванца, ещё в детстве сложилось глубокое почтительное отношение к «чистой» грузинской публике, зажиточной, хорошо одетой, державшейся с огромным достоинством на большом расстоянии от него — нищего мальчишки-замарашки. Высокомерное, презрительное отношение к себе тогда мало задевало его, он считал такое отношение закономерным. Но позже, когда он уже достиг своего могущества, когда под ним прогнулись все народы страны, он всё время чувствовал презрительно-пренебрежительное отношение к себе грузинской интеллигенции, не смотря ни на что, видящей в нём по-прежнему выскочку, мерзкого уличного оборванца — «садзагели бичи», как когда-то назвала его девочка с косой, перевязанной белым бантом.