Если бы сейчас вновь могли зазвучать эти голоса или продолжился разговор с Юнис! Целых три года этого счастья, и всё, что он мог теперь припомнить — только обстановка комнаты, кресла, календарь, церковь за окном с кругом от фонаря на ночном снегу, дорога из Клуба по слякоти и ледку в восемь вечера и уход точно в четверть одиннадцатого, когда решительно выпроваживали всех гостей. Иногда в хорошую погоду Юнис прогуливалась с ним до реки, и они сидели на Эспланаде и смотрели на поезда с освещёнными окнами, проползавшие по мосту туда и обратно как ленты светлячков.
Случалось, что они шли куда‑то ужинать, а когда мисс Орр нездоровилось, и нельзя было остаться в комнате они засиживались за ужином допоздна, может быть, немного перебирали, а потом брели по Коммонвэлф–авеню до городского сада. Один раз они оба перебрали очень уж основательно — и что это была за сцена! Что за сцена! Они поднялись по узкому переулку за Ньюбери–стрит во двор за их общежитием и там под китайским ясенем впали в такой экстаз, какого никогда не случалось ни до, ни после. Над ними была полная луна и свет в комнате мисс Мак–Киттрик, и в любой миг кто‑то мог выглянуть и заметить или услышать их. А потом, возвращаясь по Коммонвэлф–авеню, где построили трибуны к Параду Освобождения, он просто рычал от восторга, вспоминая эту страсть, это сумасшествие. Ни души вокруг — было уже заполночь. Сквозил зелёный свет от фонарей над листвой вязов, загороженных по обеим сторонам трибунами… Он шёпотом попрощался у двери и побрёл в ресторанчик Уолдорфа к кукурузным хлопьям со сливками и кофе, а потом домой на Фенуэй, и в постель…
Тут выплыв из прошлого в комнату «Дома Адамса», он опять стал смотреть на большие густые хлопья, медленно падавшие на фоне закопчённой стены за окном. Наверно, уже девятый. Но прошлое было слишком сладким, слишком сильно влекло, и он опять погрузился в его поток. Волшебная вещь память, и как, в своём роде, мучительна!
Можно вот так лежать зимним утром в «Доме Адамса» и вновь переживать давнюю весну; выглядывать в окно гостиницы и думать о милой, которой, быть может, уже нет на свете. Но с чего бы это вдруг ей не жить? Ведь всего два года назад он совершенно случайно узнал, где она находится, и что она замужем — всего два года с тех пор, как он послал ей осторожную записку, предусмотрительно подписанную «Этель Свифт», с просьбой о встрече. Она ответила открыткой с единственным: «Нет!». Ну что ж, она была права, совершенно права. Допустим, у неё ревнивый муж? Допустим, этот муж что‑то подозревал в её прошлом? Непременно так. Юнис упоминала о нём ещё несколько лет назад: даже тогда она уезжала на пару дней в Глочестер покататься с ним на яхте.
Томпкинс, Торвальд Томпкинс — так его звали. Странное имя. Почему Торвальд? Вероятно, норвежская кровь. Конечно, Томпкинс должен был знать о нём самом точно так же, как он знал о Томпкинсе. Он вспомнил, что как‑то позвонил ей по телефону–автомату из библиотеки, и по странной случайности произошло соединение во время её разговора с Томпкинсом. Его сильно покоробило услышать, как она смеётся шуткам другого мужчины, как она с ним естественна и приветлива, как воркует! А слышать, как Томпкинс упрашивал, уламывал её пойти с ним в тот вечер на танцы, а Юнис кокетливо отнекивалась, потому что была почти уверена, что придёт он — и только это придало ему уверенности и спасло от яростного приступа ревности. А как заинтриговал Юнис его рассказ, когда через десять минут он повторил ей слово в слово тот телефонный разговор! Она решила, что он колдун, некромант, дьявол. Он дразнил её этим целый вечер, и ей было очевидно приятно видеть рядом с собой его, а не Томпкинса.