Через сорок минут я надела тёплый свитер и спустилась посмотреть на луч ещё раз. Он остался на месте и казался даже ярче, чем раньше. Я наблюдала за ним почти час. За это долгое время ничего не изменилось; Маяк по-прежнему драгоценностью пылал над горизонтом, а я по-прежнему была на своей кривенькой улице на расстоянии световых лет от него. Поднимаясь по лестнице, я с грустью думала об этом. Первый радостный пыл начал угасать, и я оценивала свои шансы более трезво. Конечно, я могла собрать кое-какие пожитки и отправиться в паломничество хоть завтра (интересно, когда оно начнётся, это «завтра»), но… Что-то во мне ломалось, стоило мне представить себя идущей по тёмным улицам, а потом покидающей город и углубляющейся в шумящий во мгле лес.
Свернувшись калачиком на диване, я спросила себя с максимальной серьёзностью, смогу ли сделать это: отправиться в путь, когда неизвестно даже точное расстояние до Маяка. Не говоря уже о том, что, вообще-то, никто мне не говорил, что под прожектором будут люди, а если даже будут, то они меня воспримут с радостью. Вдруг под синим лучом кровля тех, кто наслал на мир эту бесконечную тьму? Об этом я как-то раньше не думала…
«Хорошо, пока оставим это. Простой вопрос: допустим, до прожектора миль пятьдесят. Значит, идти придётся, по меньшей мере, три-четыре дня. А если сто миль — прогулка растянется на десять дней. Сколько еды и питья я должна брать с собой? Не будет ли тяжеловато нести всё это?».
Я размышляла, но ни к чему определённому эти мысли не приводили — лишь изводили мозг, вызывая головную боль. В конце концов, я устала и заснула. И мне опять приснился сон — на этот раз, слава Богу, не кошмар. Во сне я видела, как толпа людей (лиц я не видела из-за темноты) натягивает канат, устанавливая над каким-то сооружением огромный прожектор. Люди не молчали, они говорили, шутили, даже посмеивались. Наконец, прожектор был установлен, и я почувствовала (именно почувствовала, а не увидела — во сне так бывает), как чья-то рука дёрнула рубильник, подавая питание. Лампа прожектора загорелась и вылила на меня целое море синевы. Просыпаясь, я услышала радостные возгласы и дружный смех людей. Они победили темноту.
Сон произвёл на меня неизгладимое впечатление. Я была уверена с первой минуты, как только проснулась, что это не просто фантазия взбудораженного разума: я видела то, что произошло на самом деле — люди воздвигали Маяк, чтобы обрушить власть слепоты. Это были хорошие люди, и они приняли бы меня, если бы только я дошла до них. А я была здесь…
Но ведь для того и предназначался Маяк — чтобы я увидела и пришла, разве не так? Иначе почему его поставили на такой высоте?.. Те люди, они понимают: единственное, что может помочь нам продержаться — сплочение. И, быть может, какой-нибудь другой потерянный человек в соседнем городе уже встаёт на путь, отражая восхищёнными глазами синий отблеск.
Я думала, думала, но так и не решилась. Слопала вместо этого двойную порцию пищи и мерила шагами свой дом, который недавно был таким тёплым. Мне становилось страшно до потери пульса от одной мысли про лес; всю сознательную жизнь я жила в городе, редко выходя за пределы своего квартала, и лес был для меня совершенно чужим зловещим миром. Когда мы ходили осенью по грибы, я боялась оставаться одна среди деревьев даже на минуту. Шумящие верхушки, стрекот насекомых, окружающий меня со всех сторон — воспоминание пробивает на холодный пот. Что уж говорить о ночном лесе, да ещё если мне предстоит идти не одну или две мили, а пятьдесят… может, даже, сто? Нет, я была не готова.
Я осталась в доме. По-прежнему зажигала свечи и читала книги, но теперь в распорядке дня появился ещё один пункт: по несколько раз в день я выскакивала на улицу и минутами смотрела на Маяк. Каждый раз, когда я подходила к зазору между домами, пульс у меня учащался, предчувствуя ужасное. Но луч сиял в темноте, не сходя с места. Иногда мне даже казалось, что я вижу края ржавых туч, которые он лижет при своём вращении, и я слышу какое-то гудение с той стороны. Но это, скорее всего, было чистое воображение. Когда щеки начинали холодеть, я удовлетворённо вздыхала и плелась назад в дом, мучимая двоякими позывами. В груди что-то щемило, призывая меня как можно скорее отправляться в путь. Я не пыталась спорить с этим побуждением — оно обычно проходило само собой, стоило мне войти в сумрачную гостиную и усесться на мягкое ложе дивана. А если не помогало и это, я принималась нагло врать себе, говоря, что завтра (самое большее — послезавтра) хорошенько об этом подумаю. Но не сегодня, идёт?.. Обманутая надежда успокаивалась до поры до времени.