Часовщика препроводили в комнату реликвий, заставив поклясться в том, что всё, что он будет делать в комнате, будет направлено во благо. Он слепо повторил слова клятвы; язык горел огнём, отказываясь их произносить, но он справился, памятуя о жене и сыне, которые ждали его в лачужке. Нетвёрдой походкой он вошёл в комнату; его ослепило сияние золота, из которого были сделаны стены. В центре комнаты на круглом серебряном возвышении лежали реликвии. Семь вещей, одна удивительнее другой, но взгляд часовщика был прикован только к золотым часам, которые мерно тикали, лёжа на краю возвышения. Это не были наручные часы, но в то же время они вряд ли поместились бы в карман пальто. Должно быть, они и создавались для того, чтобы тихо-мирно пролежать в укромном хранилище до скончания веков. Когда часовщик наклонился над ними, то почувствовал, как воздух вокруг него сплетается тончайшими хрустальными нитями, и уши слышат далёкий гул, будто он погружается в морские глубины. Это было само Время: оно сгущалось над золотым ободком, становясь осязаемой субстанцией. Ритм сердца подстраивался под пульс часов, но что-то мешало гармонии — что-то нарушало ход часов. Человек с трудом оторвал глаза от часов и осмотрел стол. Так оно и есть — недалеко от часов лежал продолговатый серый предмет, явно не числящийся среди реликвий. Кусок магнита. Его положил сюда вчера вечером предатель, посланный колдуном. Должно быть, он и сам не знал, что представляет собой брусок, потому что в королевстве не было месторождений магнитного железняка. Только у магов и колдунов оно имелось — и почиталось, как волшебный камень.
Часовщик поднял брусок и почувствовал, как ритм времени выравнивается, приходит в норму. Воздух словно стал свежее и чище, хотя комната находилась под землёй. Человек догадался, что в этом камне скрыта причина бедствия, и понял, кто его сюда подложил. Магнит не мог вывести часы из строя; сколь бы сильно ни было его влияние, оно могло лишь вносить помехи в безупречный ход механизма. Это была уловка, чтобы вызвать часовщика в комнату регалий. В конце концов, кто, если не человек, который всю жизнь чинил часы, знал, как вывести их из строя окончательно и бесповоротно.
Я с огромным интересом слушала неторопливый рассказ. Мне было жаль, что мама никогда не говорила мне такие сказки. Отец поведал о том, как часовщик колебался в нерешительности, но потом его внутреннему взору предстало ухмыляющееся лицо колдуна, и он устало стряхнул пот со лба. Он вскрыл Осевые часы и вынул тончайшую железную спираль, которая обеспечивала их ход. Песнь времени умолкла тотчас; он почувствовал, как затихает звон в ушах, и всё в мире останавливается. В страхе он выронил спираль на пол и выбежал из комнаты. Его остановили стражники. Часовщик не мог ничего внятно говорить, и они отвели его в покои для гостей, объяснив его страх влиянием магических часов на рассудок. Но, едва завидев окно, за которым багровело застывшее вечернее солнце, часовщик издал страшный крик и бросился вперёд, прежде чем его смогли остановить; проломив стекло, он рухнул головой вниз с большой высоты.
«Настал хаос в королевстве… Никто не мог починить часы, никто не мог заставить катиться дальше колесо времени. Люди потеряли цели в жизни истремления. Король и его люди не могли ничего сделать. Вскоре под красным солнцем, зависшим над горизонтом, начался массовый бунт, и люди пошли друг на друга, спровоцированные колдуном, который радостно потирал руки в своей пещере».
Голос отца становился всё тише и тише, теряя знакомые оттенки. Он превращался в нечто шепчущее, холодное и неживое. Я беспокойно зашевелилась. Ветер. Не отцовский голос, а ветер над умирающим пустырём. Дождь давно кончился, следы его впитались в грунт. Как долго это продолжается? Сколько времени я лежу и вижу сны, которые всё дальше уводят меня от реальности?
Я открыла глаза. Лихорадка прошла, но я всё ещё была больна. Слабость повесила пятипудовые гири на мышцы. Мне очень хотелось есть, пить и справить нужду.
— Киппи? — позвала я, размыкая слипшиеся губы. — Ты здесь?
Он не ответил, не прибежал. Неудивительно. Не первый день, должно быть, пребывала я в мире, где на поле росло гигантское дерево, глухая к его настойчивым требованиям еды. Киппи ушёл, потому что не стало привязки, которая удерживала его у меня. Но где ему в пустыре найти еду? Может быть, он уже умер; тело коченеет в зарослях травы, лапки сморщились и подтянулись.
«А ведь всё могло бы быть не так, — подумала я, пытаясь встать на четвереньки. — Нужно было только разбить витрину и взять Осевые часы. Там, на работе у отца. Они ещё ходили, я могла бы как-то их починить… заставить ночь достичь своего конца».